АИВАДОН  ПРОЗÆ

 

Карел Чапек

 

Уырыссаг æвзагæй йæ раивта Джанайты Цæра


 

 


 

СЛЕДЫ

ФÆДТÆ

Той ночью пан Рыбка возвращался домой в самом радужном настроении — во-первых, потому, что выиграл свою партию в шахматы («Превосходный мат конем», — всю дорогу восхищался он), а во-вторых, оттого, что свежевыпавший снег мягко хрустел под ногами в пустынном ночном безмолвии. «Господи, красота-то какая! — умилился пан Рыбка, — город под снегом вдруг привидится этаким маленьким, старосветским городишком — тут и в ночных сторожей, и в почтовые кареты не трудно поверить. Вот поди ж ты, ведь испокон веков снег выглядит так по-старинному и по-деревенски».
 

 

Уыцы æхсæв пан Рыбкæ хæдзармæ райгæйæ здæхт — фæуæлахиз шахмæтты партийы. «Æмбисонды мат бæхæй», — цæугæ-цæуын дидинæг æфтыдта. Стæй ма йæ цин уыд ногуард митыл. Уый æнцад, æгайнæг æхсæвы къæхты бын фæлмæн хъыррыст кодта. «Хуыцауыстæн, куыд хæрзуынд хæссы!», — фæтæнзæрдæ пан Рыбкæ, — миты бын горæт ахæм незаманон разыны. Афтæмæй æхсæвхъарагъул æмæ посты къареттыл дæр баууæнддзынæ. Акæсай, кæддæриддæр митæруарды бæстæ куыд авæййы фыдæлтыккон æмæ хъæууон.
 

Хруп, хруп, пан Рыбка выискивал непримятую тропку, и все не мог нарадоваться, слушал этот приятный хруст. Жил он в тихой окраинной улочке, а потому, чем дальше шел, тем следов становилось все меньше. «Смотри-ка, у этой калитки свернули мужские башмаки и женские туфельки, скорее всего — это супруги. Интересно, молодые ли? — размягченно подумал пан Рыбка, словно желая благословить их. — А вон там перебежала дорогу кошка, на снегу видны отпечатки лапок, похожие на цветочки; спокойной ночи, киска, уж и зазябнут у тебя нынче ножки». А теперь осталась только одна цепочка следов мужских, глубоких, ровная и отчетливая борозда, проведенная одиноким путником. «Кто же это мог забрести сюда? — спросил себя пан Рыбка с дружеским участием, — здесь так мало людей, ни одной протоптанной стежки на снегу, это ведь — окраина жизни, вот добреду до дома, улочка до самого носа укроется белой периной, и покажется ей, будто она — детская игрушка. Обидно, что уже утром эту белизну нарушит почтальонша с газетами; она-то уж испещрит тут все вдоль и поперек, как заяц…»
 

 

Хъыррыст, хъыррыст — пан Рыбкæ агуырдта æнæнад фæндаг æмæ уыцы æхцон хъыррыстмæ хъусынæй не 'фсæст. Цардис сабыр, фæсвæд уынджы æмæ цас дарддæр, уас фæдтæ къаддæр кодтой. «Кæс-ма, ацы къулдуармæ фæцæхгæр сты нæлгоймаджы басмахъхъытæ æмæ сылгоймаджы туфлитæ. Æмкъæйттæ æвæццæгæн. Цымæ æрыгон сты? — фæлмæн сæнтцагъд кодта пан Рыбкæ, раст цыма сын раарфæ кæнынмæ хъавыд. — Уым та фæндаджы сæрты гæды балыгъд, митыл йæ къахвæдтæ дидинджытау рафтыдтой; хорз фынтæ, гино, дæ мæгуыр гæккытæ уаих фæуой — æргъæвсдзысты ахсæв». Ныр та ма баззад æрмæст иу над рæгъ — нæлгоймаджы арф фæдтæ, хæрзиунæг фæндаггоны рæхснæг æмæ хæрзбæрæг ауæдз. «Чи æрбафтыдаид ардæм? — хæларзæрдæйæ афарста пан Рыбкæ йæхинымæр, — ам уыйбæрц адæм цæргæ дæр нæ кæны! Миты дзы æндæр къахвæд уæвгæ дæр нал ис. Раст царды кæрон! Мæнæ бафтдзынæн хæдзармæ, уынджы фындзы онг бамбæрздзæн урс гобан æмæ йæхимæ сабийы хъазæн фæкæсдзæн. Æвæдза, сæумæйæ уыцы урс-урсидыл æрсирдзæн газетхæссæг почтальон, уый, гъай-да-гъа, ам дæргъмæ æмæ уæрхмæ алцыдæр тæрхъусау сдзыгуыртæ кæндзæн..»
 

Пан Рыбка внезапно остановился: собравшись пересечь беленькую улочку и пройти к своей калитке, он увидел, что следы, оставленные кем-то, свернули с тротуара и тоже направились к его воротцам. «Кто же это приходил ко мне?» — поразился пан Рыбка и проследил взглядом направление четких отпечатков. Их было пять; точно посредине улицы они кончались явственным оттиском левой ноги, а дальше не было ничего, лишь нетронутый чистый снег.

«Дурак я, дурак, — подумал пан Рыбка, — видно, прохожий вернулся на тротуар!» Однако — насколько хватало взгляда — тротуар был ровно застелен пышным снежным покровом без единого человеческого следа.
 

 

Пан Рыбкæ уынджы сæрты йæ къулдуармæ ахизынмæ куыд хъавыд, афтæ дзыхъхълæуд фæкодта, — уыцы раздзæуæджы фæдтæ тротуарæй базылдысты йæ къулдуармæ. «Уый мæм чи æрбацыд?», — фæдис кодта пан Рыбкæ æмæ йæ цæст ахаста хæрзбæрæг фæдтыл. Уыдысты фондз; раст уынджы тæккæ астæу галиу къахы æнцонæвзарæн фæдыл æрбаскъуыдысты. Дарддæр та дзы уæвгæ дæр ницы уыд. Æрмæст æнæвнæлд, сыгъдæг мит.

«Æрра дæн, æрра», — ахъуыды кодта пан Рыбкæ, — цæуæг тротуармæ раздæхт!» Фæлæ цæст цас æххæссыд, уас тротуар лæгъзвæлыст дардта æнæагайд дзадджын митын æмбæрзæнæй.
 

«Черт побери, — подивился пан Рыбка, — скорее всего, следы обнаружатся на противоположной стороне!» И он обогнул оборвавшуюся цепь следов; но на противоположной стороне тоже не было ни единого отпечатка; вся улица светилась целомудрием пушистого снега, так что от этой чистоты захватывало дух; с тех пор как выпал снег, здесь не проходил никто. «Странно, — бормотал пан Рыбка, — видно, прохожий вернулся на тротуар, ступая по своим прежним следам; но тогда он должен был пятиться до самого перекрестка, потому как, начиная оттуда, я увидел перед собой эти отпечатки, именно они вели сюда, а других следов не было… Да, но к чему это было делать? — изумился пан Рыбка. — И как, идя задом наперед, пешеход ухитрялся попадать точно в свой след?»

 

«Хæйрæг сæ фæхæсса, — фæдис пан Рыбкæ, — кæд ма фаллаг фарс разыной!..» Æмæ фондз тæлмæны иувæрсты æрзылд; фæлæ фæндаджы фаллаг фарс дæр ницы разынд. Æнæхъæн уынг пумпуси миты æнæхæлдæй ныйирд æмæ уыцы сыгъдæгдзинад улæфæнтæ æхгæдта; мит куы рауарыд уæдæй нырмæ дзы цæуæг нæма уыд. «Диссаг, — бахъуыр-хъуыр кодта пан Рыбкæ, кæд сыдз-мыдзты фæхæйрæг, æмæ йæ фæд-фæд тротуармæ раздæхт? Фæлæ уæд фæстæмæ ссæндгæйæ хъуамæ афардæг уыдаид суанг тигъы онг, уымæн æмæ уырдыгæй райдыдтон хынцын ацы фæдтæ. О, фæлæ йæ цы гуыбынниз тылдта уыдæттæм? — фæсæццæ пан Рыбкæ — стæй йын уæвгæ та куыд бантыстаид сыдз-мыдзты лæгæрдгæйæ комкоммæ йæ фæд-фæд арын?»

 

Недоуменно качая головой, пан Рыбка отворил калитку и вошел в дом; понимая, что это глупость, он все-таки решил осмотреть, нет ли внутри дома ошметков снега; разумеется, откуда бы им там взяться! «Наверное, померещилось! — обеспокоенно буркнул пан Рыбка и высунулся из окна; на улице в свете фонаря он ясно различил пять четких, глубоких отпечатков, обрывающихся посреди улицы; и ничего больше.

„Гром их разрази!“ — чертыхнулся пан Рыбка и протер глаза. — Когда-то мне попадался рассказик о единственном отпечатке на белом снегу; но здесь их — несколько, а дальше — пустота. Куда же этот тип подевался?»

Не переставая недоуменно качать головой, пан Рыбка принялся раздеваться, но вдруг передумал и, подняв трубку телефона, сдавленным голосом попросил полицейский участок:
 

 

Дисгæнгæ йæ сæр батылдта пан Рыбкæ æмæ къулдуар рассонгæ хæдзармæ бахызт. Æдылы ми кæны уый æмбаргæйæ уæддæр фæджигул хæдзары къуымтæм. Мидæгæй цымæ нæ разынид миты хъæпæнтæ? Ахай, кæцæй дзы разына! «Кæд мæ мæ цæстытæ фæсайдтой», — мæты бацыд пан Рыбкæ æмæ рудзынгæй радыдагъ; уынджы, фонары рухсмæ иттæг хорз зындысты, фæндаджы астæу æрбаскъуынгæ, фондз арф, хæрзбæрæг фæды. Æмæ æндæр ницы.

«Арв сæ æрцæва!» — ралгъыста пан Рыбкæ æмæ йæ цæстытæ аууæрста. — Кæддæр иу радзырдыл фæхæст дæн æмæ дзы ныхас цыд урс миты иунæг фæдыл. Фæлæ ам та иукъорд сты. Уæдæ уыцы гормон цы фæцис?

Йæ сæры дызæрдыггаг тылд не 'нцад, афтæмæй дзаумæттæ ласы, фæлæ æваст йæ фæнд аивта æмæ телефоны трубкæ райсгæйæ фæсус хъæлæсæй бацагуырдта пъæлицæйы фадыг:
 

— Алло, это комиссар Бартошек? Знаете, тут такое странное дело, очень странное… Не могли бы вы послать кого-нибудь, или лучше придите сам… Хорошо, я подожду на углу. О чем речь, затрудняюсь сказать… Нет, по-моему, опасности нет, важно только, чтобы эти следы никто не затоптал. Чьи следы, неизвестно! Так, значит, я вас жду.

Пан Рыбка оделся и снова вышел на улицу; осторожно обогнул следы, стараясь не затоптать их даже на тротуаре. На углу, дрожа от холода и возбуждения, стал поджидать комиссара Бартошека. Было тихо, и земля, населенная людьми, покойно светилась во вселенной.

— Какая здесь приятная тишина, — меланхолически заметил подошедший комиссар Бартошек. — А в отделении мне пришлось унимать драчунов и возиться с пьяницей. Тьфу! Так что у вас?
 

 

— Алло, комиссар Бартошек? Зоныс, ам ахæм æнахуыр хъуыддаг, тынг æнахуыр... Искæйы куы æрбарвитис кæнæ дæхæдæг дæр.. Хорз, тигъыл фæлæуудзынæн.. Хъуыддаг цæй мидæг ис уый зын зæгъæн у.. Нагъ, мæнмæ гæсгæ тас ницæмæй у. Æрмæст уыцы фæдтыл мачи фæкафа... Кæй фæдтæ сты уый бæрæг нæу! Уæдæ æнхъæлмæ кæсын.

Пан Рыбкæ йæхи сфæлыста æмæ фæстæмæ уынгмæ рахызт; хъавгæйæ ахъуызыд фæдты иувæрсты. Уыимæ архайдта цæмæй сæ тротуары дæр ма фæцагайа. Тигъыл, коммисар Бартошекмæ æнхъæлмæ кæсгæйæ, тыхст æмæ уазалы æмгуыстæй зыр-зыры хай бацис. Бæстæ уыд æнæсым æмæ цæрæгджын зæхх æнцойаг рухс æрвыста дун-дунемæ.

— Куыд æхсызгон сабыр дзы у, — æрхæндæгæй бафиппайда коммисар Бартошек æрбаввахс уæвгæйæ. — Пъæлицæйы та хылкъахты иргъæвтон æмæ нозтджынимæ архайдтон. Пуй! Цы хабар у?
 

— Проследите за этими отпечатками на снегу, — произнес пан Рыбка дрожащим от волнения голосом. — Это недалеко, всего в двух шагах.

Комиссар осветил дорогу электрическим фонариком.

— Ничего себе дылда; наверно, метр восемьдесят, — ответил он, — судя по величине следа и размаху шагов. Сапоги приличные, по-моему, ручной работы. Пьян он не был и шагал довольно твердо. Я не понимаю, что вам в них не понравилось?
 

 

— Митыл ма мæнæ ацы фæдыл дæ цæст ахæсс, — сдзырта пан Рыбкæ тыхст хъæлæсæй. — Гыццыл фалдæр бауайæм, дард нæу.

Комиссар фæндаг электрикон фанарæй барухс кодта.

— Хорз дæргъындзæг у уæллæй; вæццæгæн метр æмæ æстай, — дзуапп радта, — йæ къахвæды бæрц æмæ йæ санчъехы уæрх хынцгæйæ. Нывыл цырыхъхъытæ, къухæй куыст мæнмæ гæсгæ. Расыг нæ уыд, йæ къахдзæф фидар. Цæуыл сгуырысхо дæ, не 'мбарын?
 

— Вот это, — коротко ответил пан Рыбка и указал на цепь следов, оборвавшуюся посреди улицы.

— А-а, — прогудел комиссар Бартошек, не долго думая, присел на корточки возле последнего следа и посветил себе фонариком.

— Ничего особенного, — удовлетворенно проговорил он, — совершенно нормальный, рельефный след. Центр тяжести приходится скорее на пятку. Сделай он еще шаг либо прыжок, центр тяжести был бы перенесен на кончики пальцев, понятно? И это тоже было бы видно.
 

 

— Мæнæ ауыл, — цыбырæй загъта пан Рыбкæ æмæ фæндаджы бæрæгастæу аскъуынгæ фæдмæ ацамыдта.

— А-а, — багуыв-гуыв кодта коммисар Бартошек æмæ æнæ дзæгъæл ныхасæй фанарæй рухс кæнгæйæ æрдзуццæг фæстаг фæды цур.

— Цымыдисæй ницы, — райгондæй сдзырдта, — иннæты æнгæс, хæрзбæрæг фæд. Уæзы центр зæвæтыл æрæнцад. Иу къадзæф дæр ма куы акодтаит, кæнæ гæппæй куы басгуыхтаид, уæд уæзы центр къахæлгътыл æрцыдаид.
 

— Значит… — весь напрягшись, спросил пан Рыбка.

— Да, спокойно подтвердил комиссар, — это значит, что дальше он не сделал ни шагу.

— Куда же он делся? — в необычайном волнении вырвалось у Рыбки.

Комиссар пожал плечами.
 

 

— Уæдæ.. — йæхи ныттынг кодта пан Рыбкæ.

— О, — æвæлмонæй сдзырта комиссар, — дарддæр нал акъахдзæф кодта.

— Уæдæ цы фæцис?! — диссаджы тыхстæй раирвæзт Рыбкæйæ.

Комиссар йæ уæхсджытæй ахъазыд.
 

— Не могу знать. Вы что… подозреваете кого-нибудь?

— Какое подозрение? — поразился пан Рыбка. — Любопытно только, куда он делся. Посудите сами: выходит, вот тут он сделал последний шаг, а куда же, ответьте Христа ради, шагнул потом? Ведь здесь больше нет никаких отпечатков?

— Сам вижу, — сухо сказал комиссар. — А вам-то не все ли равно, куда он шагнул? Или это кто-нибудь из ваших близких? Уж не пропал ли кто? Нет? Но тогда, черт побери, какое вам дело, куда он провалился?
 

 

— Нæ зонын. Мæ цы кæны... искæмæ гуырысхо кæныс?

— Цæй гуырысхо? — æрвдзæфау фестъæлфыд пан Рыбкæ. — Диссаг у цы фæцис, уый! Ахъуыды ма кæн, уайы æмæ ам скодта йæ фæстаг къахдзæф, фæлæ кæдæм, зæгъ ма мын Чырыстийы хатырæй, асанчъех кодта дарддæр? Иу тæлмæн дæр дзы куы нал ис?

— Мæхæдæг дæр æй уынын, — хусæй загъта комиссар, — æмæ дæуæн та цы у, кæдæм акъахдзæф кодта? Æви дæ хæстæджытæй исчи у? Ма зæгъ æмæ чидæр фесæфт? Нагъ? Уæдæ, хæйæрæджыстæн, цы дæ хъуыддаг, кæдæм æрбадæлдзæх?
 

— Но все-таки… хорошо бы выяснить…— пролепетал пан Рыбка. — Вы не находите, что он двинулся обратно по своим собственным следам?

— Чепуха, — буркнул комиссар. — Когда человек движется задом наперед, шаги у него короче и ноги он раставляет шире, чтобы не потерять равновесия; кроме того, он не поднимает ног, так что на снегу были бы вырыты целые канавы. А тут ступили только один раз. Видите, какой отчетливый отпечаток?
 

 

— Фæлæ уæддæр.. хорз уаид равзарын... — фæсæццæ пан Рыбкæ. — Нæ дæм кæсы æмæ фæстæмæ йæ фæд-фæд ацыдаид?

— Сæнттæ, — схъуыр-хъуыр кодта комиссар. — Адæймаг сыдз-мыдзты цæугæйæ йæ æмуæзад хъаггæны. Æмæ йæ къахдзæф уайы цыбырдæр, фады айст уæрæхдæр. Уымæй уæлдай ма къæхтæ бæрзонд нæ исы — æмæ митыл нæхъæн арыхъхъытæ ракъахы. Ам та æрлæууыдысты æрмæст иу хатт. Кæсыс куыд дырыс у фæд?
 

— Но если он не возвращался, — упрямо твердил свое пан Рыбка, — то куда же он пропал?

— Это уж его забота, — ворчал пан комиссар. — Послушайте, коли он ничего не натворил, мы не имеем права вмешиваться! Для этого надо, чтоб на него донесли ; только тогда мы можем начать предварительное расследование…
 

 

— Омæ кæд фæстæмæ дæр нæ раздæхт, — нæ саст пан Рыбкæ, — уæд цы фæцис?

— Уый йæхи хъуыддаг у, — мæсты гуым-гуым кодта пан комиссар. — Бамбар ма, кæд ницы æрцыд, уæд махæн хъуыддагмæ хи батъыссыны бар дæр нæй! Уый тыххæй хъæуы цæмæй йыл банымудзой; æрмæст уæд нæ бон у рагагъоммæ слест бакæнын...
 

— Но разве бывает, чтоб человек взял да провалился, посреди улицы? — не переставал удивляться пан Рыбка.

— Давайте подождем, сударь, — посоветовал невозмутимый комиссар. — Ежели кто исчез, то через несколько дней об этом заявит его семья либо кто другой; вот тогда мы и начнем розыски. А покуда ничего не обнаружено, нам делать нечего. Не положено.

В душе пана Рыбки поднималось мрачное чувство гнева.

— Простите, — язвительно проговорил он, — но по-моему, полиция обязана-таки немножко поинтересоваться тем, как это ни с того ни с сего мирный пешеход провалился посередине улицы!
 

 

— Омæ уæдæ афтæ дæр кæд вæййы æмæ адæймаг райса æмæ уынджы астæу æрбадæлдзæх уа? — йæ дис нæ цыд пан Рыбкæйæн.

— Банхъæлмæ кæсæм, сударь, — æвæлмасæй æруынаффæ кодта комиссар. — Кæд исчи фесæфт, уæд цалдæр боны фæстæ уый фехъусын кæндзысты йæ бинонтæ кæнæ æндæр исчи; уæд мах дæр райдайдзыстæм агурын. Фæлæ æбæрæджы ницыхъом стæм. Не 'мбæлы.

Пан Рыбкæйы мидæг ранхъызт тарæрфыг маст.

— Хуыцауы хатырæй, — рæхойгæйæ сдзырда, — мæнмæ гæсгæ та пъæлицæйæн йæ хæс дæр ма у цас-цас, фæлæ гыццыл уæддæр бацыбæл уын! Ама, æнæазым фæндаггон дæлдзæхы хай цæмæн бацис уынджы бæрæгастæу!
 

— Да ведь с ним ничего плохого не случилось, — успокаивал Рыбку пан Бартошек, — тут никаких признаков драки… Ведь если бы на него напали, уволокли, то понатоптали бы столько следов… Крайне сожалею, сударь, но я ничем не могу быть вам полезен.

— Однако, пан комиссар, — всплеснул руками пан Рыбка, — вы хоть растолкуйте мне… это ведь какая-то загадка…

— Пожалуй, — задумчиво согласился пан Бартошек. — Но вы не можете себе представить, сколько на свете разных загадок. Каждый дом, каждая семья — настоящая тайна. Когда я шел сюда, то вон в том доме навзрыд запричитал молодой женский голос. Загадки, сударь, это не наше дело. Нам платят за поддержание порядка. Неужто вы думаете, будто мы разыскиваем жуликов из любопытства? Нет, голубчик, мы разыскиваем их, чтоб отвести в тюрьму. Порядок есть порядок.
 

 

— Омæ йыл æвзæрæй куы ницы æрцыд, — сабыр кодта пан Рыбкæйы пан Бартошек, — хылæн дзы йæ кой дæр нæй... Куы йыл ныххаудаиккой, сыфцласт куы фæуыдаид, уæд ам уыйбæрц фæдтæ уаид æмæ... Тынг хъыг мын у, сударь, мæ бон дын баххуыс кæнын нæу.

— Цавæр у, пан комиссар! — йæ къухтæ сцагъта пан Рыбкæ. — Æмбарын мын æй уæддæр бакæн.. Цыдæр æнахуыр, сусæггаг хабар..

— Гæнæн ис, — хъуыдыты ацыд пан Бартошек. — Фæлæ дæуæн дæ фæсонæрхæджы дæр нæй дунейы фæсаууæттæ цас сты. Алы хæдзар, алы бинонтæ дæр — сусæггаг. Ардæм куы æрбацæйцыдтæн уæд уæртæ уыцы хæдзары хъæлæсыдзаг ныккуыдта æрыгон сылгоймаг. Сусæггæгтæ, сударь, нæ хъуыддаг не сты. Æццæй дæм афтæ кæсы æмæ фæлитойты нæ фыр цымыдисæй агурæм? Нагъ, мæ хæлар, агурæм сæ ахæстоны смидæг кæнынæн. Фæтк æмæ уаджы сæраппонд.
 

— Вот видите, — вырвалось у пана Рыбки, — даже вы признаете, что это непорядок, если кто-то посреди улицы… скажем, взлетел прямо в воздух, не правда ли?

— Все зависит от того, как на это взглянуть, — заметил комиссар. — Существует такое полицейское правило — если возникла опасность падения с некоей высоты, то человека нужно привязать. Тут в первую голову предупреждают, а потом берут штраф. Ежели кто вознесся ввысь самовольно, полицейский обязан, само собой, напомнить, чтобы он пристегнул предохранительные ремни; однако полицейского, как видно, поблизости не оказалось, — произнес он извиняющимся тоном. — Ведь после него тоже остались бы следы. Впрочем, этот чудак мог исчезнуть и как-нибудь иначе, не правда ли?
 

 

— Кæсыс, — йæ ныхас фæцавта пан Рыбкæ, — басæттдзынæ йыл дæхæдæг дæр, уагæвæрд кæй хæлы уынджы исчи.. зæгъæм, уæлдæфмæ куы стæха?

— Хъуыддагмæ куыд æркæсай, уымæ гæсгæ, — æрфиппайдта комиссар. — Ахæм пъæлицæйаг уагæвæрд ис — бæрзæндæй æрхауыны тас цы айдæймагæн уа, уый бабæттын хъæуы. Ам фыццаджы арагфæдзæхс, уый фæстæ — ивар! Кæд исчи хивæндæй йæхи уæларвмæ иса уæд ын пъæлицæйаг хъуамæ зæгъа; — хъахъхъæнæн рон æфтаугæ у! Фæлæ, æвæццæгæн, пъæлицæйаг хæстæджыты нæ разынд, — хатыркурæгау бафтыдта. — Уæд йæ фæдтæ дæр раны уаиккой. Æниу уыцы цъиутысайд æндæр исты хуызы дæр фæтар уыдаид, афтæ нæу?
 

— Но как? — быстро спросил пан Рыбка. Комиссар Бартошек покачал головой:

— Трудно сказать. Может, вознесся, а может, поднялся по лестнице Иакова, — неуверенно предположил он. — Вознесение можно расценить как похищение, если оно совершалось насильственно; но, по-моему, обычно это происходит с согласия потерпевшего. А вдруг этот человек обладал способностью летать… Вы никогда не видели во сне, как вы летаете? Легонечко так оттолкнешься от земли и летишь… Некоторые летают, словно воздушный шар, а я, когда летаю во сне, время от времени отталкиваюсь ногой; по-моему, тяжелое обмундирование и сабля тянут меня вниз. Может, человек этот уснул и улетел во сне? И это не возбраняется, сударь. Конечно, на людной улице полицейский обязан был бы сделать такому летуну предупреждение. Постойте, а может, это левитация? Спириты верят в левитацию; но спиритизм тоже не запрещен. Пан Баудыш рассказывал мне, будто сам видел, как медиум висел в воздухе. Кто знает, в чем тут дело.
 

 

— Фæлæ куыд? — уайтагъд афарста пан Рыбкæ. Комиссар Бартошек батылдта йæ сæр.

— Зын зæгъæн у. Гæнæн ис æмæ уæларвмæ стахт, гæнæн ис æмæ Иаковы асиныл схызт, — джитгæйæ райхæлдта йæ 'нхъæлæнтæ, — Уæларвмæ стахт кæд тыхфæлгъуыд у, уæд æй ис скъæфтыл банымайын. Фæлæ, мæнмæ гæсгæ, бавзарæг разы вæййы? Æниу кæд ацы адæймаг тæхынхъом разынд? Фыны никуы федтай куыд тæхыс? Æнцонгæйтты дæхи зæххæй атъæпп кæн æмæ... Иуæй-иутæ раст уæлдæфон тымбылæгау басгуыхынц, æз та фыны тæхгæйæ рæстæгæй-рæстæгмæ мæхи къахæй ассонын. Æнхъæл дæн æмæ мæ уæззау формæ æмæ æхсаргард дæлæмæ ивазынц. Кæд ацы æнамонд афынæй æмæ фыны атахт? Уый дæр иваргонд хъуыддаг нæу, сударь. Ахай, адæмарæх уынджы ахæм «тæхæджы» пъæлицæйаг хъуамæ арагфæдзæхса. Фæлæу-ма, кæд левитаци уыд? Спириттæ дзурынц левитацийыл; фæлæ спиритизм дæр иваргонд нæу. Пан Баудыш сомы кодта цыма йæхæдæг фæдта медиумы уæлдæфы ауыгъдæй лæуугæйæ. Ацу æмæ йæ ныр ды рахат ам хъуыддаг цæй мидæг ис!
 

— Но, пан комиссар, — укоризненно произнес пан Рыбка, — вы же сам себе не верите! Это же нарушение всех естественных законов!

Пан Бартошек уныло пожал плечами.

— Кому-кому, а мне-то слишком хорошо известно, как некоторые лица преступают всевозможнные законы и установления; если бы вы служили в полиции, то узнали бы об этом получше… — Комиссар махнул рукой. — Я бы не удивился, если бы они принялись нарушать и естественные законы. Люди — большая пакость, сударь. Ну, спокойной ночи; что-то холодно стало.
 

 

— Пан комиссар, — уайдзæфæгау загъта пан Рыбкæ, — дæхæдæг куы не 'ууæндыс дæхи ныхæстыл! Æппæт æрдзон закъонтæ халынц!

Пан Бартошек æнкъардæй схæцыд йæ уæхсджытыл.

— Чи-чи, фæлæ æз æгæр хорз дæр ма зонын иуæй-иу удгоймæгтæ куыд хизынц алыхуызон закъæтты æмæ уагæвæрдты сæрты. Пъæлицæйы куы службæ кæнис уæд уыдæттæ хуыздæр зонис... — комиссар йæ къух ауыгъта. — Нæ бадис кæнин куы схæциккой æрдзон закъонтæ халыныл дæр. Адæймаг тынг æнаккаг у, сударь. Цæй, хæрзæхсæв, цыдæр уазал хæссы.
 

— А не выпить ли нам вместе чашечку чая… или рюмку сливовицы? — предложил пан Рыбка.

— Отчего бы и нет, — устало ответил комиссар. — Знаете, в нашем мундире даже в кабак запросто не войдешь. Оттого-то полицейские такие трезвенники.
 

 

— Уæд та цай бацымиккам.. кæнæ сливовицæйы фæйнæ агуывзæйы? — бахъардта пан Рыбкæ.

— Цæуылнæ — фæлладæй загъта комиссар. — Зоныс, нæ мундиры нуазæндонмæ дæр нæ бацæудзынæ. Пъæлицæйæгтæ уымæн сты ахæм нæнуазджытæ.
 

— Загадка, — продолжал он, устроившись в кресле и задумчиво следя за тем, как на носке его сапога тает снег. — Девяносто девять прохожих из ста прошли бы мимо этих следов и не обратили бы на них внимания. Да и вы тоже пройдете мимо девяноста девяти из сотни загадочный случаев. Черта лысого мы знаем о том, как все обстоит на самом деле. Лишь немногие вещи лишены тайны. Нет тайны в порядке. Нет ничего загадочного в справедливости. В полиции тоже нет никакой загадки. Но уже любой прохожий на улице — загадка, потому как мы над ним невластны, сударь… Однако и он, стоит ему совершить кражу, перестанет быть загадочным, — мы попросту запрем его в камеру, и — конец; по крайней мере, нам будет ясно, чем он занимается, и мы сможем взглянуть на него хотя бы через дверной глазок, понимаете? Это журналисты могут писать: «Загадочная находка — труп!» Скажите на милость! Что же в трупе загадочного? Когда труп поступает к нам, мы его обмеряем, фотографируем и производим вскрытие; мы изучим на нем все до нитки; узнаем, что он ел в последний раз, отчего наступила смерть и все такое прочее; сверх того, нам станет известно, что убийство совершено, скорее всего, из-за денег. И все так просто и ясно… Мне, пожалуйста, чаю покрепче, пан Рыбка. Преступления обычно просты, пан Рыбка; в них, по крайности, видны мотивы да и вообще все, что с ними связано. А загадочно, скажем, то, о чем думает ваша кошка, что снится вашей прислуге, отчего так задумчиво смотрит в окно ваша жена. Все загадочно, сударь, кроме преступлений; криминальный казус — это ведь точно определенная частица реальности, такая частица, которую мы будто бы осветили фонарем. Обратите внимание, если бы я принялся разглядывать вашу квартиру, я кое-что узнал бы и о вас, но я смотрю на носок своего ботинка, потому что служебных дел у меня к вам нет; на вас нам никто не доносил, — добавил он, отхлебывая горячий чай.
 

 

— Сусæггаг, — адарддæр кодта къæлæтджыны бадгæйæ æмæ цырыхъхъы фындзыл миты тадмæ нымдзаст уæвгæйæ, — сæдæйæ нæуæдз фараст фæндаггоны нæ бафиппайдтаиккой ацы фæдтæ, сæ цурты ахызтаиккой. Стæй дæхæдæг дæр сæдæйæ нæуæдз фараст зынрахатæны нæ фендзынæ. Хæйрæг мæ ахæсса кæд дун-дунейы скондæн исты æмбарæм. Æнæсусæггаг хабæрттæ стæм сты. Нæй сусæггаг уагæвæрды. Нæй æмбæхст мидис рæстдзинады. Пъæлицæ дæр зыбыты хуымæтæг у. Фæлæ уынджы цы фæнды цæуæг дæр — талынг къуым, уымæн æмæ йыл нæ бархъомыс не 'ххæссы. Фæлæ уый дæр, зæгъгæ, исты адавта, уæд схуымæтæг уыдзæн. Ахæстоны йæ смидæг кæндзыстæм æмæ фæцис. Цы кустыл хæст у, уый уæддæр зондзыстæм æмæ, æппынфæстаг, нæ бон уыдзæн уымæ дуары зыхъхъырæй бакæсын. Уый журналисттæ ныффыссынц — «Дисæфтауæг ссард — мард!» Зæгъ-ма, дæ хорзæхæй! Цы ис марды диссагæй? Мард нæм куы æрбахауы уæд æй сбарæм, йæ къам йын сисæм æмæ йæ акъæртт кæнæм; — алцыппæт раиртасæм. Базонæм цы хордта фæстаг хатт, мæлæт цæй аххоссæй баййæфта æмæ æндæр ахæмтæ. Уымæй уæлдай ма сбæрæг кæнæм кæй йæ амардтой, фылдæр хатт, æхцайы тыххæй. Æмæ алцы вæййы хуымæтæг, бæрæг... Мæнæн, пан Рыбкæ, цай фæхъæбæр кæн, дæ хорзæхæй. Фыдракæндтæ, стæмхаттæй уæлдай, хуымæтæг сты, пан Рыбкæ. Сæ æфсонтæ, сæ миниуджытæ — æргом. Сусæггаг та уый у, зæгъæм, дæ гæды цæуыл хъуыды кæны, цы фынтæ уыны дæ лæггадгæнæг, цæмæн афтæ хъуыдыдзастæй фæлгæсы рудзынгæй дæ бинойнаг. Алцыдæр у сусæггаг, сударь, фыдракæндтæ йедтæмæ. Криминалон казус у реалондзинады чысыл хай, уыимæ цыма цырагъы рухсы æфтыд, ахæм ирд хай. Райхъус ма, æз ныртæккæ мæ цæст куы ахæссин дæ фатерыл уæд дæу тыххæй дæр истытæ базонин! Фæлæ æз кæсын мæ ботиноччы фындзмæ, уымæн æмæ мæм дæумæ службæйы хъуыддаг нæй, дæуыл нæм дзырд ничи бахаста, — бафтыдта, тæвд цайæ ацымгæйæ.
 

— Странное все-таки представление, — начал он снова, помолчав, — будто полицию и, главное, тайных агентов интересуют загадки. Да чихать мы на них хотели; нас интересуют нарушения порядка. Преступление интересует нас не потому, что оно загадочно, а потому что оно противозаконно. Мы преследуем негодяев не ради интеллектуального интереса; мы преследуем их, чтобы именем закона засадить в тюрьму.
 

 

— Диссагæн æнхъæлынц, — райдыдта та цъусдуг хъусæй алæуугæйæ, — цымæ пъæлицæйы, сæйрагдæр та сусæг агентты сæрсæттæнтæ æндавынц. Уыдоны мæт кæнæм, куыннæ! Мах æндавы æрмæст уагæвæрды фехæлд! Фыдракæндæн йæ æбæрæг нæ, фæлæ йæ æнæзакъондзинад у цымыдисаг. Мах фæливджыты интеллектуалон ирхæфсты тыххæй нæ ахсæм. Зилæм сыл цæмæй закъоны номæй ахæстоны смидæг уой.
 

— Послушайте, подметальщики бегают с метлой по улицам не затем, чтобы в пыли читать человеческие следы, но чтобы замести и убрать всяческие непотребства, которые наворотила жизнь. Порядок — ничуть не таинствен. А наводить порядок — это черная работа, сударь; и тому, кто взялся наводить чистоту, приходится совать пальцы в любую грязь. Кому-то ведь нужно этим заниматься, не так ли? — устало произнес полицейский.
 

 

— Райхъус ма, уынгмæрзджытæ тигъты адæймаджы фæдтæ кæсынæн нæ цъилдух кæнынц. Фæлæ архайынц цард цы фæлхортæ срæдзæгъд кодта, уыдон ныммæрзын æмæ бафснайын. Уагæвæрд æнæсусæг у. Йæ фидар кæнын та сау куыст у, сударь. Æмæ дзы чи фенамонд, уый бахъæуы йæ къухтæ алыхуызон омдзæгты æнтъæрын. Исчи хъуамæ уыцы куыст кæна, уæдæ нæ? — фæлладæй бафтыдта пъæлицæйаг.
 

— Так же как забивать телят. Забивать телят из любопытства — жестоко; это занятие должно стать повседневным ремеслом. Коли человек обязан совершать поступки, то он, по крайней мере, должен знать, что у него на это есть право. Обратите внимание, справедливость должна быть абсолютна и однозначна, как таблица умножения. Не знаю, в состоянии ли вы мне доказать, что любая кража предосудительна; я же берусь доказать вам, что всякая кража запрещена законом, и если вы вор — я тут же вас арестую. Даже если вы начнете сорить на улицах жемчугом, полицейский только укажет вам, что вы загрязняете общественные места. А ежели вздумаете творить чудо — вам этого никто не запретит, разве что ваши действия вызовут публичное возмущение либо будут расценены как безнравственные. В ваших поступках должна заключаться некая непристойность, чтобы мы могли принять меры.
 

 

— Раст дзидзидай родтæ æргæвдынау. Родтæ цымыдисæй æргæвдын — дурзæрдæйы миниуæг. Ахæм архайд хъуамæ æрвылбойнон куыст суа. Кæд æмæ адæймагæн митæ кæнын йæ хæс у, уæд ын уыдæттæн бар кæй ис, уый уæддæр хъуамæ зона. Дæ хъус æрдар уымæ æмæ рæстдзинад, хаткæнынады таблицæйау, абсолютон æмæ иунысаниуæгон у. Нæ зонын, ды мæ сразы кæнис цыфæнды давды рафауинагыл. Фæлæ дын æз сбæлвырд кæндзынæн цыфæнды давды æнæзакъондзинад. Æмæ кæд давыс, уæд дæ уайтагъд æрцахсдзынæн. Суанг ма уынгты дзындзытæ тауыныл куы схæцис, уæддæр дын пъæлицæйаг зæгъид, æхсæнадон бынæтты ма бырон кæн. Горæты фæзты алæмæттæ фæлдисыс? Табуафси! Тобæгонд нæу, æрмæст адæмы змæстытæ ма сайæнт æмæ æнæгъдау ма уæнт. Цæмæй дæ мадзæлттæй бафхæрæм уый тыххæй дæ архайды хъуамæ сбада исты æнæфсармы къæм.
 

— Но, сударь, — возразил пан Рыбка, которому не сиделось на месте, — неужто для вас этого достаточно? Речь идет о таком странном, таком таинственном случае… а вы…

Пан Бартошек пожал плечами.

— Это меня не касается. Ежели вам желательно, я прикажу засыпать следы, чтоб они не мешали вам спать, сударь. Но больше я ничем помочь не могу. Вы ничего не слышите? Ничьих шагов? Идет наш патруль; значит, сейчас два часа семь минут. Покойной ночи, сударь.
 

 

— Уæддæр, сударь.. — нæ саст пан Рыбка, — ау, ууыл ахицæн хъуыддаг? Ахæм æнахуыры, æбæрæджы кой цæуы, ды та..

Пан Бартошек та йæ уæхсджытыл схæцыд.

— Уый мæ хъуыддаг нæу. Кæд дæ фæнды, уæд фæдтыл змис акалын кæндзынæн æмæ дæ фынæй кæнын ма хъыгдарой. Фæлæ дын уымæй уæлдай баххуыс кæнын мæ бон ницæмæй у. Ницы хъусыс? Никæй къахдзæфтæ? Нæ патруль фæцæуы; растдæриддæр у дыууæ сахаты æмæ авд минуты. Хæрзæхсæв, сударь.
 

Пан Рыбка проводил комиссара за калитку; посреди улицы все еще была заметна резко и необъяснимо оборвавшаяся цепочка следов. По противоположному тротуару шествовал полицейский.

— Мимра! — крикнул комиссар. — Что новенького?

Полицейский Мимра взял под козырек.
 

 

Пан Рыбкæ пъæлицæйаджы фæдыл ауад къулдуары онг. Уынджы астæу раздæрау бæрæг дардта æрбаскъуынгæ фæдты рæгъ. Фаллаг фарс, тротуарыл, фæцæйцыд пъæлицæйаг.

— Мимра! — фæдзырдта комиссар. — Ногæй цы?

Пъæлицæйаг Мимра худаууонмæ фæкъух кодта.
 

— В общем, ничего, господин комиссар, — доложил он. — Там вон, возле дома номер семнадцать, мяукала кошка. В девятом забыли запереть двери. На перекрестке раскопали улицу и не повесили красный фонарь, а у лавочника Маршика вывеска висит на одном гвозде: рано утром придется снять, чтоб не свалилась кому-нибудь на голову.

— И все?

— Все, — подтвердил полицейский Мимра. — Утром придется посыпать тротуары, чтоб люди не поломали ноги; надо бы в шесть часов позвонить дворникам…
 

 

— Æмтгæй ницы, господин комиссар, — докладыл схæцыд, — уæртæ уым, хæдзар номыр æвддæсы цур уасыд гæды. Фарæстæмы ферох кодтой дуар сæхгæнын. Алвæндагыл сырх фанар æнæбафтаугæйæ уынг скъахтой. Дуканигæс Маришекæн та йæ равдыстæг иу зæгæлыл ауыгъдæй æрхъеллау. Райсом раджы раппаринаг, науæд искæй сæрыл хаудзæн.

— Æндæр ницы?

— Ницы, — сбæлвырд кодта Мимра, — адæмы уæнгсæстытæй тæссаг, уымæ гæсгæ райсомæй тротуартыл байзæринаг. Æхсæзыл кæртгæстæм телефонæй фæдзурын хъæудзæн.
 

— Ну ладно, — сказал комиссар Бартошек. — Спокойной ночи!

Пан Рыбка еще раз оглянулся на следы, что вели в неизвестность. Но на месте последнего отпечатка сейчас виднелись основательные оттиски сапог полицейского Мимры; оттуда его следы размеренной и ясной чередой следовали дальше.

«Ну слава богу!»— с облегчением вздохнул пан Рыбка и отправился спать.
 

 

— Омæ хорз, — загъта коммисар Бартошек, — Хæрзæхсæв!

Пан Рыбкæ фæстаг хатт фæзылд æрбаскъуынгæ фæдтæм. Фæлæ ныр кæройнаг тæлмæны бынаты зындысты пъæлицæйаг Мимрæйы цъырыхъхъыты бæстон фæдтæ; уырдыгæй бæрцбарст æмæ ирдæй аивгъуыдтой дарддæр.

«Хуыцауæн табу!» — фенцонуæвгæйæ ныууылæфыд пан Рыбкæ æмæ хуыссынмæ араст.
 

   

Хъуыдыдзаст — задумчивый
Æмуæзад — равновесие
Алвæндаг — перекресток
Бахъарын — предложить
Иунысаниуæгон однозначный
Бардзырд — приказ
Хаткæнынады таблицæ — таблица умножения
Дзыгъуыр — пёстрый, полосатый
Дзындз — жемчуг
Дырыс — точный, чёткий
Равдыстæг — вывеска
Бæрцбарст — размеренный
Тæлмæн — отпечаток, впечатление

       * Сæргæндты сыфмæ *