АИВАДОН  ПРОЗÆ

 
Николай Васильевич Гоголь


 

  Ирон æвзагмæ йæ раивта Багаты Никъала
 


 

ШИНЕЛЬ

ЦИНЕЛ

В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом. Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным... Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться.

 

Иу департаменты... хуыздæр уыдзæн, кæцы департаменты, уый куы нæ зæгъæм, уæд. Ницы ис мæстыгæрдæр алымыггаг департаменттæй, полчъытæй, къæнцылартæй æмæ, иу дзырдæй, алымыггаг бынæтты сословьетæй. Ныры рæстæджы алы адæймаг дæр йæхи æфхæрд нымайы æппæт æхсæнадæн æфхæрдыл. Афтæ дзурынц, зæгъгæ, дам, хæрз æрæджы бацыдис хъаст иу (нæ хъуыды кæнын цавæр горæты) капитан-исправникæй, кæцыйы уый фыссы, зæгъгæ, сæфынц паддзахадон уынаффæтæ æмæ, дам, паддзахады сыгъдæг номы кой кæнынц бынтон дзæгъæлы. Ацы хъуыддаг бауырнинаг кæй у, уый тыххæй, дам, йæ хъастмæ уæлæмхасæнæн бавдыста цавæрдæр романтикон уацмысы стыр том; уым, дам, алы дæс фарсы фæстæ фæзыны капитан-исправник, уыимæ ранæй-рæтты бынтондæр расыгæй. Масты фæлтау, ныхас цы департаментыл цæуы, уый схондзыстæм иу департамент. Æмæ афтæ, иу департаменты куыста иу чиновник: афтæ зæгъæн дзы нæй, æмæ зынгæ чиновник уыд, ныллæггомау асæй, чысыл хæбуздзыхъытæ, чысыл бурхилгомау, бакæсгæйæ, цыма цæстæй чысыл цух дæр уыд, йæ ных чысыл гæмæх, йе ’хсæрфæрстæ æнцъылдтæ, йæ цæсгомы хуыз, гемороидалон кæй фæхонынц, ахæм. Цы гæнæн ис! Бетъырбухы бæстыхъæды аххос у. Йæ чин та (уымæн æмæ махмæ фыццаджыдæр фехъусын кæнын хъæуы чин) уыди мыггагмæйы титулярон советник, дæндагæй хæцын йæ бон кæмæн нæу, уыдонмæ йæ ных чи саразы, уыцы алыхуызон фысджытæ фаг кæмæй фæхынджылæг кодтой æмæ фаг кæуыл февдыстой сæ цыргъзонддзинад, ахæм.

Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени, и это произошло именно вот как. Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта.

 

Уыцы чиновникæн йæ мыггаг уыдис Башмачкин. Æрмæст йæ мыггаджы номæй дæр бæрæг у, уый кæддæр басмахъæй кæй рæвзæрд; фæлæ кæцы рæстæджы æмæ куыд æгъдауæй рацыдис басмахъæй, уымæн ницы бæрæг ис. Йæ фыд æмæ йæ фыды фыд дæр, суанг ма йæ усы ’фсымæр дæр æмæ Башмачкинтæ иууылдæр, дардтой цырыхъытæ, æмæ иу сын аивтой æрмæст афæдз æртæ хатты сæ уæфстæ. Йæ ном уыдис: Акакий Акакиевич... Чи зоны, чиныгкæсæгмæ уый фæкæсдзæнис æнахуыргомау, æрымысæгау, фæлæ уæ бауырнæд, мысгæ йæ не ’рчындæуыди, куыддæрты йæхи ’гъдауæй афтæ рауади, æмæ йыл æндæр ном сæвæрæн ницы амалæй уыдис. Уый та рауади мæнæ афтæ: Акакий Акакиевич райгуырди, кæд ма йæ хъуыды кæнын, уæд 23 мартъийы размæ ’хсæвы.

Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, — подумала покойница, — имена-то все такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, — проговорила старуха, — какие всь имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий».

 

Йæ мад, рухсаг уæд, чиновницæ æмæ тынг дзæбæх адæймаг, куыд æмбæлы, афтæ ныллæууыд сывæллоныл саргъауыны хъуыддагыл. Мад ма сынтæджы хуыссыдис, дуары тæккæ акомкоммæ. йæ рахизæрдыгæй та лæууыд йæ аргъуыды фыд, тынг дзæбæх адæймаг, Иван Иванович Ерошкин, куыста сенаты столоначальникæй, æмæ аргъуыды мад кварталон афицеры ус, бирæ хорздзинæдты хицау сылгоймаг Арина Семёновна Белобрюшкова. Ныййарæг мадæн бар радтой равзарын æртæ номæй иу, кæцы йæ бафæнда, уый: Моккий, Соссий кæнæ та йæ схонын хъизæмаргæнæг Хоздазаты номæй. «Нæ», ахъуыды кодта мад: «нæмттæ иууылдæр цавæрдæр ахæмтæ сты». Цæмæй йæ зæрдæхъыг ма райсой, уый тыххæй къæлиндар байгом кодтой æндæр ран; рауадис та дзы æртæ номы: Трифилий, Дула æмæ Варахасий. «Гъе уый дын гъе, — загъта зæронд ус, — цавæр нæмттæ сты уый, раст зæгъгæйæ, никуы фехъуыстон ахæмтæ. Уæд та ма куы уыдаиккой Варадат кæнæ Варух, фæлæ Трифилий æмæ Варахасий».

   

Чиновниц
æ чиновничы ус.
 

Еще переворотили страницу — вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу, — сказала старуха, — что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник. Итак, вот каким образом произошло все это. Мы привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно.

Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове.

 

 Ноджыдæр та рафæлдæхтой иу сыф — рауадысты Павсикахий æмæ Вахтисий. «Куыд уынын, — загъта зæронд ус, — афтæмæй йæ хъысмæт ахæм у. Кæд афтæ у, уæд фæлтау, йæ фыд куыд хуындис, афтæ хуыйнæд. Йæ фыд уыдис Акакий, уадз æмæ йæ фырт дæр уæд Акакий.» Афтæмæй рауадис Акакий Акакиевич. Сывæллоныл саргъуыдтой, — аргъаугæ-аргъауын скуыдта, æмæ йæ цæсгом афтæ сæнцъылдтæ, цыма æнкъардта, титулярон советник кæй уыдзæн. Гъе афтæ рауадысты уыдон иууылдæр. Уыдæттæ мах уый тыххæй  ратауырæгъ кодтам, цæмæй чиныгкæсæг йæхæдæг фена, уымæн æнæ ’рцæугæ кæй нæ уыд æмæ йыл æндæр ном сæвæрæн кæй нæ уыд.

Кæд æмæ цафон бацыд департаменты куыстмæ æмæ йæ чи сæвæрдта уыцы куысты, уый никæй бон уыд æрхъуыды кæнын. Цасдæриддæр дзы æрцыдис ивд директортæ æмæ æндæр хицæуттæ, иууылдæр æй уыдтой уыцы иу бынаты, уыцы иу уавæры, уыцы иу куысты, фыссæг чиновникæй, гъе ’мæ уый фæстæ сеппæты дæр бауырныдта, уый æцæг кæй райгуырди рухс дунемæ цæттæйæ, вицмундиры мидæг, йæ сæр гæмæх.

В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже «перепишите», или «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей.

 

Департаменты йын æппындæр ницы аргъ кодтой. Хъахъхъæнджытæн-иу, сæ цурты куы фæцæйцыд, уæд стгæ нæ, фæлæ-иу æм кæсгæ дæр нæ фæкодтой раст, цыма исæнуаты бындз атахт, уымæй уæлдай. Хицæуттæ йемæ сæхи дардтой уазал — деспотау. Суанг ма-иу ын столоначальничы æххуысгæнæг дæр гæххæттытæ йæ фындзы бын фæцавта, зæгъгæ дæр-иу ын нæ кодта: «рафысс сæ», кæнæ: «мæнæ диссаджы хорз хъуыддаг», кæнæ æндæр исты зæрдæлхæнæн ныхас, æгъдауджын куыстуæтты куыд æмбæлы, афтæ. Æмæ-иу æй уый райста, æрмæст гæххæтмæ æркæсгæйæ, чи йæм æй æрбавæрдта æмæ йын уый бар ис, æви нæ, уымæ нæ кæсгæйæ. Райста-иу æй æмæ-иу ыл æрбадт фыссыныл. Æрыгон чиновниктæ йыл æнæвгъау худтысты, хынджылæг дзы кодтой, цас сæм уыдис къæнцылары цыргъзонддзинадæй, уый бæрц, йæ разы-иу дзырдтой алы даутæ йæхиуыл, кæмæ цардис, уыцы æвдайазыккон зæронд усыл; дзырдтой-иу, зæронд ус æй нæмгæ дæр кæй кæны; фарстой-иу æй, кæд уыдзæн уæ чындзæхсæв, зæгъгæ; йæ сæрыл-иу ын калдтой гæххæттыты скъуыддзæгтæ, мит у, зæгъгæ. Фæлæ сын иунæг дзырдæй дæр дзуапп нæ лæвæрдта Акакий Акакиевич, цыма æппындæр йæ разы дæр ничи уыдис, уымæй уæлдай; уыцы митæ йæ куыстыл дæр нæ зындысты: иунæг рæдыд дæр-иу не скодта йæ фысты. Æрмæст-иу куы фегæр ис уыцы хынджылæг, йæ цонг-иу ын басхой-басхой куы систой æмæ-иу æй кусын куы нæ уагътой, уæд-иу сдзырдта: «Ныууадзут мæ, цæмæн мæ æфхæрут?» Æмæ-иу цыдæр æнахуырдзинад уыдис йæ дзырдты æмæ йæ хъæлæсы уаджы. Йæ хъæлæсы уаджы-иу хъуыстис ахæм тæригъæддаг цыдæр, æмæ иухатт иу лæппулæг, æрæджы чи ныллæууыд куысты, ахæм, иннæтæм гæсгæ дзы уый дæр хынджылæг кæнынмæ хъавыди, фæлæ æвиппайды фæурæдта йæхи, цыма йæ рæхойгæ фæчындис, уыйау, æмæ цыма уæдæй фæстæмæ йæ разы алцыдæр æндæрхуызон фæцис, алцыдæр æм æндæр хуызы разындис, афтæ фæцис. Цавæрдæр æнахуыр тых æй фæхицæн кодта, кæимæ базонгæ ис, æгъдауджын фенгæ адæмыл сæ банымайгæйæ, уыцы ’мбæлттæй.

И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах эвенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным...

 

Æмæ уый фæстæ дзæвгар, тæккæ хъæлдзæгдæр рæстæджыты, йæ цæстытыл уадис уымæн ныллæггомау чиновник, гæмæхных, зæрдæмæ арф хъараг дзырдтимæ: «ныууадзут мæ, цæмæн мæ æфхæрут», æмæ уыцы зæрдæмæ арф хъараг дзырдты зыланг кодтой æндæр дзырдтæ: «Æз де ’фсымæр дæн». йæ цæсгом-иу йæ къухæй бамбæрзта мæгуыр лæппулæг, æмæ-иу бирæ хæттыты уый йæ цард-цæрæнбонты базыр-зыр кодта, адæймаджы цас ис æнæуынондзинад, куыд бирæ ис æмбæхст æнæхатыр тызмæгдзинадæй, ахуыргонд уæздæттыл йæхи чи нымайы æмæ, о хуыцау! суанг ма дуне уæздан æмæ цытджыныл кæй нымайы, уыцы адæймаджы дæр, уыдæттæ фенгæйæ.

Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью.

Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его. Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.

 

Зынæй ссардæуыдзæн ахæм адæймаг, йæ куысты мидæг уый хуызæн чи цардаид. Æгъгъæд нæ уыдзæн зæгъын, уый куыста зæрдиагæй, зæгъгæ; нæ, уый уарзта йæ куысты.

Уым, уыцы гæххæттыты рафысс-бафыссы, уый уыдта цавæрдæр йæхи алыхуызон æмæ зæрдæмæдзæугæ дуне. Æхсызгондзинад зындис уымæн йæ цæсгомыл; дамгъæтæй иутæ уымæн уыдысты уæлдай уарзондæр, æмæ-иу уыдонмæ куы бахæццæ, уæд-иу йæхæдæг йæхицæй нал уыд: худгæ дæр-иу бакодта, йæ цæст дæр-иу æрныкъуылдта, йæ былтæй дæр-иу феххуыс кодта, æмæ-иу афтæ зындис, цыма йæ цæсгомыл бакæсæн ис, йæ пъеро-иу цы дамгъæ фыста, уымæн. Уымæн, архайгæ куыд зæрдиагæй кодта, хæрзиуджытæ йын уымæ гæсгæ куы лæвæрдтаиккой, уæд, æвæццæгæн, афонмæ, йæхи дисæн, суыдаид статский советник, фæлæ бакуыста, йæ цыргъзонд æмбæлттæ куыд дзырдтой, «пряжка йæ петлицæмæ», стæй йыл бахæцыд геморой.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы не было к нему никакого внимания. Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь».

 

Фæлæ уæддæр афтæ зæгъæн нæй, æмæ йæм хъусдард нæ уыди. Иу директор, зæрдæхæлар адæймаг, сфæнд кодта уымæн хæрзиуæг ракæнын йæ бирæ куысты тыххæй æмæ дзырд радта, цæмæй йын лæвæрд æрцыдаид гæххæттытæн сæ рафыссынæй егъаудæр исты куыст. йæ хæс ын бакодтой цæттæ хъуыддагæй цавæрдæр гæххæтт саразын æндæр кусæндонмæ; йæ куыст та уыдис æрмæст уый мидæг, æмæ дзы аивын хъуыдис æрмæстдæр йæ райдайæн æмæ ранæй-рæтты мивдисджытæ фыццаг цæсгомæй æртыккагмæ. Уый йæм фæкастис афтæ зын, æмæ йæ хид йæ къæхты бынæй акалд, йæ ных æдзух æууæрста æмæ æппынфæстаг загъта, «нæй, фæлтау мын исты рафыссинаг раттут».

С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало. Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы. И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, — что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его.

 

Уæдæй фæстæмæ йæ ныхъхъуытты уагътой уыцы иу куысты æвджид — гæххæттытæ рафыссыны куысты æвджид. Уыцы куыстæй фæстæмæ йын цыма дунейыл æппындæр ницы уыд, зындис афтæ. Уый нæ уыдис æппындæр йæ дарæсы мæт, йæ вицмундир уыдис цъæх нæ, фæлæ цавæрдæр бурбын ссады хуызæн. Йе ’фцæггот уыдис уынгæггомау, ныллæг, æмæ дзы йе ’фцæг, кæд даргъ нæ уыдис, уæддæр зындис æнæхъуаджы даргъ растæндæр, уырыссаг æндæрбæстонтæ сæ сæрты цы гипсæйконд гæдыйы лæппынтæ фæдарынц, тилгæ сæртимæ, уыдоны хуызæн. Æмæ йæ вицмундирыл исты æнæ ныххæцгæ нæ уыдис: кæнæ хосы бындзыг, кæнæ исты æндахы хал; уыимæ ма йæм уыдис ахæм хицæн миниуæг дæр, æмæ-иу уынджы цæугæйæ бахæццæ ис тæккæ рудзынджы бынмæ, алы чъизитæ дзы-иу куыд рацæйкалдтой, афтæ æмæ-иу уый тыххæй йæ шляпæйыл æппынæдзух хаста харбызы æмæ несийы цъæрттæ æмæ æндæр ахæм хъылма. Йæ царды мидæг иунæг хатт дæр йæ хъус никуы бадардта, æрвылбон уынджы цытæ цæуы, уымæ, уыдæтты та, куыд зонæм, афтæмæй æнæ æрхъуыды кæнгæ нæ фæуыдзæн йе ’фсымæр, æрыгон чиновник, кæцыйæн йе ’взыгъд хуынчъытæгæнæг цæстæнгас æнæ фенгæ нæ фæуыдзæн, суанг тротуары иннæ фарсмæ дæр, йæ хæлафы дæлфадбос кæмæн сыхæлд уый дæр, — уый та йын кæддæриддæр фæзынын кæны йæ цæсгомыл хинæйдзаг худт.

Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на средине улицы. Приходя домой, он садился тот же час за стол, хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, ел все это с мухами и со всем тем, что ни посылал бог на ту пору.

 

Фæлæ Акакий Акакиевич кæд кæсгæ кодта истæмæты, уæддæр алцæуыл дæр уыдта æрмæст йæ сыгъдæг, рæсугъд фыст рæнхъытæ æмæ-иу æрмæст, хæйрæг æй базонæд кæцæй, бæхы хæмхуттæ йæ уæхскыл куы æрæнцадысты æмæ йын æнæхъæн дымгæ йæ русыл куы ауагътой, æрмæст-иу уæд бафиппайдта уый, фыст рæнхъы астæу нæ, фæлæ кæй ис уынджы астæу. Сæхимæ-иу куы ’рбацыдис, уæд-иу уайтагъд æрбадтис стъолы фарсмæ, тагъдгомау-иу ахордта бас æмæ дзидза хъæдындзимæ, цæй ад кæнынц, уый нæ рахатгæйæ; бахордта-иу сæ бындзытимæ æмæ-иу сыл хуыцауы фæндонæй уыцы рæстæджы цыдæриддæр фæцис, уыдæттимæ.

Заметивши, что желудок начинал пучиться, вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для сооственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу.

 

Йæ ахсæн тыппыр кæнын райдыдта, зæгъгæ, уый-иу куы бамбæрста, уæд-иу сыстад, райста-иу чысыл банкæ æд чернилæ æмæ-иу бавнæлдта, сæхимæ-иу цы гæххæттытæ ’рбахаста, уыдон рафыссыны куыстмæ. Ахæм гæххæттытæ-иу æм куы нæ фæцис, уæд-иу барвæндонæй, зæрдæйы дзæбæхæн, систа йæхицæн исты гæххæтты къопи, уæлдайдæр та-иу, уыцы гæххæтт куы фæцис зынгæ йе ’взаджы аивдзинадмæ гæсгæ, миййаг нæ, фæлæ йæ адрес искæцы ног кæнæ егъау бынат ахсæг адæймаджы номыл кæй уыд, уый тыххæй, уæд.

Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда все уже отдохнуло после департаментского скрыпенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда все стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере. Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписывать завтра?

 

Суанг ма-иу уыцы рæстæджы дæр, бетъырбухаг асæст арв куы батар вæййы æмæ чиновник адæм иу-уылдæр куы бафсæдынц æмæ, кæмæн куыд йæ бон у, йæ мызд æмæ йæ бæллицмæ гæсгæ, афтæ, сихор куы бахæрынц, — алчи дæр куы баулæфы департаментты пъероты хъинцы, разгъор-базгъоры, хи æмæ искæй æнæмæнгæй бакæнинаг куыстыты фæстæ æмæ æнæ ’рæнцой адæймаг йæхицæн уæлдайджынтæй барвæндонæй хæс кæй бакæны, уыдон сæххæсты фæстæ,— чиновниктæ, цы рæстæг ма сын вæййы, уый зæрдæдзæбæхæн арвитынмæ куы фæтагъд кæнынц: æвзыгъддæр чи у, уый тæхы театрмæ; чи цæуы уынгмæ, йæ рæстæг исты шляпæтæм бакæсыны тыххæй снысан кæнгæйæ, чи фæцæуы хъазтизæрмæ — искæцы чызгæн, чиновникты къорды стъалыйæн æй комплименттыл бахардз кæнынмæ; чи та, æмæ уый вæййы арæхдæр, ацæуы йе ’фсымæрмæ цыппæрæм кæнæ æртыккаг уæладзыгмæ, кæцыйы вæййы дыууæ уаты тыргъимæ кæнæ цæлгæнæнимæ æмæ исты модæйы претензитимæ, лампæимæ кæнæ æндæр исты, бирæ хъуагдзинæдтæ, сихæрттæй æмæ тезгъотæй фæцухтæ кæнын чи слæууыд, ахæм дзаумаимæ; иу ныхасæй, суанг уыцы рæстæджы дæр, чиновниктæ иууылдæр куы фæпырх вæййынц сæ хæлæртты чысыл фатертыл штурмгæнæн вистæй ахъазынмæ, агуывзæтæй цай капеччы йаргъ сухартимæ хуыппытæ кæнгæйæ, даргъ лулæтæй фæздæг сæхимæ ивазгæйæ, къамтæ уаргæ-уарын исты бæрзонддæр æхсæнадæй æрбахаугæ, уырыссаг адæймагæн йæ бон «нагъ» зæгъын кæмæй никæд æмæ ницы уавæры суыдзæн, ахæм дамдумтæ дзургæйæ кæнæ суанг, æппындæр дзуринагæй куы ницы вæййы, уæд, Фальконеты монументы бæхы къуыди ахауын чындæуыди, зæгъгæ, цы комендантмæ æрбацыдысты фехъусын кæнынмæ, уый æмбисонд ногæй æмæ ногæй кæнгæйæ, — иу ныхасæй, алчи дæр йæхи аирхæфсынмæ куы фæтырны, уыцы рæстæджы дæр Акакий Акакиевич ницæуыл ирхæфста йæхи. Йæ бон афтæ зæгъын никæмæн уыд, искæд æй искæцы хъазтизæры федтон, зæгъгæ. Йæ зæрдæйы фæндоны фаг-иу куы фæфыста, уæд-иу ныххуыссыд, райсомы боныл хъуыдытæ гæнгæйæ-иу йæ мидбылты худгæйæ.

Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, до глубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на жизненной дороге не только титулярным, но даже тайным, действительным, надворным и всяким советникам, даже и тем, которые не дают никому советов, ни от кого не берут их сами.

 

Афтæ цыдис йæ цард, дыууисæдз туманы мыздимæ йæ амондæй разы чи уыд, уыцы адæймаг, æмæ, чи зоны, фæцардаид хæрз зæрондмæ дæр, сæ царды фæндагыл алыхуызон фыдбылызтæ куы нæ уаид тыд канд титулярон советниктæн нæ, фæлæ сусæг, æцæг æмæ æндæр алымыггаг советниктæн дæр, суанг ма, искæмæн уынаффæтæ чи нæ кæны æмæ сæ йæхæдæг дæр чи нæ исы искæмæй, уыдонæн дæр.

Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров. В девятом часу утра, именно в тот час, когда улицы покрываются идущими в департамент, начинает он давать такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их. В это время, когда даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны. Все спасение состоит в том, чтобы в тощенькой шинелишке перебежать как можно скорее пять-шесть улиц и потом натопаться хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья к должностным отправлениям.

 

Бетъырбухы ис иу тыхджын знаг, дыууиссæдз туманы, кæнæ уымæ хæстæг чи исы мызд, уыдонæн сеппæтæн дæр. Уыцы знаг у нæ цæгатаг ихæн кæд æй, æцæг, тынг æнæниз фæхонынц, уæддæр. Райсомæй фарæстæм сахатыл, уынгтæ се ’дзаг куы вæййынц, департаментмæ чи фæцæуы, уыдонæй, уæд байдайы уый ахæм тыхджын æлхысчъытæ фындзтæн сеппæтæн дæр, кæй сты, уый не ’взаргæйæ, æмæ мæгуыр чиновниктæ нал фæзонынц, цы ма сæ фæкæной, уый. Гъе уыцы рæстæджы, бæрзонддæр бынæттæ чи ахсы, уыдонæн дæр фыр уазалæй сæ ныхтæ куы фæриссынц, æмæ сæ цæссыгтæ куы фæмизынц, уæд мæгуыр титулярон советниктæ хаттæй-хатт вæййынц бынтон цъысымы. Сæ ирвæзынгæнæн вæййы æгасæй дæр, тæнæг цинелы, гæнæн æмæ амал уæвгæйæ, тагъддæр азгъорын фондз-æхсæз уынджы æмæ стæй хорз фæхойын къæхтæ дуаргæсы уаты, цалынмæ не стæфсой дзæбæх, фæндагыл ын цы курдиæттæ ныссалди, уыдон æмæ кусынхъом не суа, уæдмæ.

Акакий Акакиевич с некоторого времени начал чувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину и плечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законное пространство. Он подумал наконец, не заключается ли каких грехов в его шинели. Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трех местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка; сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась. Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом. В самом деле, она имела какое-то странное устройство: воротник ее уменьшался с каждым годом все более и более, ибо служил на подтачиванье других частей ее. Подтачиванье не показывало искусства портного и выходило, точно, мешковато и некрасиво.

 

Акакий Акакиевич цасдæр рæстæгæй фæстæмæ æнкъарын байдыдта, куыддæр ын уæлдай тыхджындæр йæ фæсонтæ æмæ йæ уæхск кæй æлхыскъ кæны, кæд æмæ йæхи хъардта, цы фæндаг скæнын æй хъуыди, уый тагъддæр азгъорыныл, уæддæр. Кæд, миййаг, цинелы исты тæригъæдтæ ис, ахъуыды кодта фæстагмæ уый. Дзæбæх æм æркæстытæ кæнгæйæ сæхимæ, раргом кодта, дыууæ-æртæ раны, тæккæ фæсонтыл æмæ уæхскыл, кæй уыдис хуынчъытæ: йе сгæллад афтæ  стæнæг, æмæ дзы рухс иннæрдæм каст, йæ мидæггаг дæр алæбырд. Зонын хъæуы уый дæр, æмæ Акакий Акакиевичæн йæ цинел дæр кæй уыдис чиновниктæн худæджы хос; уымæй ист æрцыди цинелы уæздан ном дæр, æмæ йæ хуыдтой капот. Æмæ æцæгæй дæр, уымæн йæ конд уыдис цавæрдæр æнахуыр: йе ’фцæггот кодта азæй-аз къаддæр, уымæн æмæ-иу дзы ракодтой æмпъузæнтæ йе ’ннæ хæйттæн. Йæ æмпъызтытæ нæ уыдысты хуыйæджы дæсныдзинад æвдисæг æмæ-иу рауадысты æнаив, голлаггонд.

Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, что шинель нужно будет снести к Петровичу, портному, жившему где-то в четвертом этаже по черной лестнице, который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков, — разумеется, когда бывал в трезвом состоянии и не питал в голове какого-нибудь другого предприятия. Об этом портном, конечно, не следовало бы много говорить, но так как уже заведено, чтобы в повести характер всякого лица был совершенно означен, то, нечего делать, подавайте нам и Петровича сюда. Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик. С этой стороны он был верен дедовским обычаям, и, споря с женой, называл ее мирскою женщиной и немкой. Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, к сожалению, о ней не много было известно, разве только то, что у Петровича есть жена, носит даже чепчик, а не платок; но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.

 

Хъуыддаг цæй мидæг ис, уый фенгæйæ, Акакий Акакиевич сфæнд кодта фæхæссын цинелы хуыйæг Петровичмæ. Уый цардис кæмдæр цыппæрæм уæладзыджы, кæрты ’рдыгæй асиныл ссæугæйæ. Æмæ кæд сохъхъыр æмæ хæбуздзыхъытæ уыдис, уæддæр, кæй зæгъын æй хъæуы, æвронг-иу куы уыдис æмæ йæ сæры æндæр исты фæндтæ куы нæ уыдис, уæд-иу тынг дзæбæх кодта чиновникты æмæ æндæрты хæлæфты ’мæ фракты æмпъузыны куыстытæ. Уыцы хуыйæджы тыххæй, кæй зæгъын æй хъæуы, бирæ дзурын ницæмæн хъуыди, фæлæ таурæгъты алы адæймаджы характер æххæстæй равдисын фæткæн кæй баззад, уымæ гæсгæ, гæнæн нæй, æрисут Петровичы дæр ардæм. Райдианы уый хуындис Григорий æмæ уыдис хъазайраг цавæрдæр баринмæ; Петрович хуыйнын байдыдта, куы суæгъд ис æмæ тыхджын нуазын куы байдыдта, уæд. Фыццаг нуазгæ кодта стыр бæрæгбонты, стæй, æнæ ’взаргæйæ, аргъуаны бæрæгбонты иууылдæр, къæлиндары кæмдæриддæр дзуарæвæрд уыд, уыдоны. Нуæзты ’рдыгæй уый фидар хæст уыдис йæ фыдæлты æгъдауыл æмæ-иу йæ усы, куы-иу фæхъаугъа йемæ, уæд, хуыдта æнæфенд сылгоймаг æмæ немыцаг. Йæ усы кой кæм скодтам, уым уый тыххæй дæр зæгъын хъæуы дыууæ ныхасы; фæлæ, не ’намондæн, уый тыххæй бирæ ницы зонæм, зонæм æрмæст, кæй уыдис Петровичы бинойнаг, суанг ма чепчик дæр дары, кæлмæрзæн нæ, фæлæ; рæсугъддзинадæй йæм уыйбæрц раппæлинагæй ницы уыд; йемæ сæмбæлгæйæ-иу æм æрмæст гвардион салдæттæ бакастысты йæ чепчикы бынмæ, сæ рихитæ адаугæйæ æмæ цавæрдæр æнахуыр улæфт ныккæнгæйæ.

Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдать справедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов, — взбираясь по лестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том, сколько запросит Петрович, и мысленно положил не давать больше двух рублей. Дверь была отворена, потому что хозяйка, готовя какую-то рыбу, напустила столько дыму в кухне, что нельзя было видеть даже и самых тараканов. Акакий Акакиевич прошел через кухню, не замеченный даже самою хозяйкою, и вступил наконец в комнату, где увидел Петровича, сидевшего на широком деревянном некрашеном столе и подвернувшего под себя ноги свои, как турецкий паша. Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп. На шее у Петровича висел моток шелку и ниток, а на коленях была какая-то ветошь. Он уже минуты с три продевал нитку в иглиное ухо, не попадал и потому очень сердился на темноту и даже на самую нитку, ворча вполголоса: «Не лезет, варварка; уела ты меня, шельма этакая!» Акакию Акакиевичу было неприятно, что он пришел именно в ту минуту, когда Петрович сердился: он любил что-либо заказывать Петровичу тогда, когда последний был уже несколько под куражем, или, как выражалась жена его, «осадился сивухой, одноглазый черт». В таком состоянии Петрович обыкновенно очень охотно уступал и соглашался, всякий раз даже кланялся и благодарил. Потом, правда, приходила жена, плачусь, что муж-де был пьян и потому дешево взялся; но гривенник, бывало, один прибавишь, и дело в шляпе.

 

Петровичмæ асинтыл схæрд кæнгæйæ, раст зæгъын хъæуы, асин æгасæйдæр уыдис донласт æхсæнтæй æмæ дзы ахъардта цæстытæ къахæг спъиртты тæф, Бетъырбухы алы хæдзары дæр куыд вæййы сау асин, афтæ, — асиныл схæрд кæнгæйæ Акакий Акакиевич хъуыды кодта, цас дзы бацагурдзæн Петрович, ууыл æмæ йæхинымæры сфæнд кодта дыууæ сомæй фылдæр ын нæ раттын. Дуар уыдис гом, уымæн æмæ æфсин, цавæрдæр кæсагыл архайгæйæ, афтæ сфæздæг кодта цæлгæнæны, æмæ дзы хъæндилты дæр цæст нал уыдта. Акакий Акакиевич цæлгæнæныл бацыд, æфсин дæр æй не ’рхъуыды кодта, афтæмæй æмæ бахызт уатмæ. Уым ауыдта Петровичы уæрæх æнахуырст хъæдын стъолыл бадгæ, йæ къæхтæ йæ быны туркаг пашайы хуызæн бакæнгæйæ. Йæ къæхтæ, куыстыл лæуд хуыйджыты фæткмæ гæсгæ, уыдысты бæгъæввад. Фыццаджыдæр Акакий Акакиевичы цæстытыл ауад уымæн йæ хистæр æнгуылдз, кæцыйы уый тынг хорз зыдта. Уымæн уыди цавæрдæр æнахуыр ных, бæзджын æмæ хъæбæр, растæндæр уæртджын хæфсы уарты хуызæн. Петровичæн йæ бæрзæйыл æрзæбул цыллæйы æмæ хуымæтæджы æндæхты къæхтæ, йæ уæрджытыл та уыдис цавæрдæр бызгъуыр. Уый иу-æртæ минуты архайдта æндах судзины быны аласыныл, фæлæ йын нæ рæстмæ кодта æмæ уый тыххæй тынг мæсты кодта талынгмæ æмæ æндахмæ дæр, йæхинымæры хъуырхъуыргæнгæйæ: «нæ цæуы, цъаммар, аргæвстай мæ, налат цыдæр!» Акакий Акакиевичæн хъыг уыди, Петрович мæсты куы уыди, уыцы минут æм кæй бахаудта, уый: уый уарзта Петровичмæ исты заказ дæттын, йæ зæрдæйы дзæбæхыл-иу куы уыдис, кæнæ-иу чысыл нуæзтджын куы уыд, уæд, йæ ус-иу цæйау акодта: «арахъæй  фæоцани, сохъхъыр хæйрæг». Уыцы уавæры-иу Петровичæн æнæ фæхатыр кæнгæ нæ уыд æмæ-иу сразы, суанг ма-иу кувгæ дæр акодта æмæ ма-иу арфæтæ дæр фæкодта. Уый фæстæ-иу, æцæг, йæ ус æрцыд кæугæ, мæ мой расыг уыдис, зæгъгæ, æмæ уымæн аслам райста куыст; фæлæ-иу ын дыууæ суарийы бафтау, æмæ хъуыддаг цæттæ.

Теперь же Петрович был, казалось, в трезвом состоянии, а потому крут, несговорчив и охотник заламливать черт знает какие цены. Акакий Акакиевич смекнул это и хотел было уже, как говорится, на попятный двор, но уж дело было начато. Петрович прищурил на него очень пристально свой единственный глаз, и Акакий Акакиевич невольно выговорил:

— Здравствуй, Петрович!

 

Ныр та Петрович уыдис æвронг æмæ уымæ гæсгæ уыд æнæхатыр, зындзырд æмæ цæттæ уыд, хæйрæг йæ зонæг, цавæр æргътæ ныкъуырынмæ. Акакий Акакиевич уый фембæрста æмæ сфæнд кодта йе ’ргом фæстæмæ  сцырен кæнын, фæлæ йын амал нал фæци. Петрович æм æдзынæг ныккаст йæ иунæг цæстæй æмæ Акакий Акакиевич æнæбары сдзырдта:

— Байрай, Петрович!

— Здравствовать желаю, судырь, — сказал Петрович и покосил свой глаз на руки Акакия Акакиевича, желая высмотреть, какого рода добычу тот нес.

— А я вот к тебе, Петрович, того...

 

— Æнæниздзинад дын мæ цæст уарзы, сударь, — загъта Петрович æмæ зулмæ акаст Акакий Акакиевичы къухтæм, цавæр хæзна хаста, уый фенынмæ хъавгæйæ. — Æз дæумæ, Петрович, мæнæ...

Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения. Если же дело было очень затруднительно, то он даже имел обыкновение совсем не оканчивать фразы, так что весьма часто, начавши речь словами: «Это, право, совершенно того...» — а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что все уже выговорил.

— Что ж такое? — сказал Петрович и обсмотрел в то же время своим единственным глазом весь вицмундир его, начиная с воротника до рукавов, спинки, фалд и петлей, — что все было ему очень знакомо, потому что было собственной его работы. Таков уж обычай у портных: это первое, что он сделает при встрече.

 

Акакий Акакиевич йæ хъуыдытæ фылдæр æргом кодта раздзырдты, фæсдзырдты æмæ, фæстагмæ, æппындæр ныхасы чи нæ ахады, ахæм хайыгты фæрцы. Хъуыддаг-иу æгæр зын куы уыди, уæд-иу арæх йæ хъуыдытæ кæронмæ дæр нæ ахæццæ кодта, æмæ-иу арæх йæ ныхас ахæм дзырдтæй райдайгæйæ: «Уый, раст зæгъгæйæ, бынтон куыддæр...» дарддæр ницыуал загъта æмæ-иу дзы ферох ис, зæгъинаг цы уыд, уыдон иууылдæр дзырд фæцис æнхъæлæй.

— Цы кæны? — загъта Петрович æмæ йын афæлгæсыди йæ иунæг цæстæй йæ вицмундирыл æгасæй, йе ’фцæгготæй суанг дыстæм, фæсонтæм,  фæччитæм, сæхтæджытæм, уыдон та йын иууылдæр уыдысты зындгонд, уымæн æмæ йæхи хуыд уыди. Афтæ у хуыйджытæн се ’гъдау, уый у сæ фыццаг хъуыддаг, куы сæм сæмбæлай, уæд.

— А я вот того, Петрович... шинель-то, сукно... вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того... на спине, да еще вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плече немножко — видишь, вот и все. И работы немного...

 

— Æз дæм, Петрович, мæнæ... цинел йе сгæллад... Мæнæ уыныс, ранæй-рæтты бынтон фидар, чысыл ыл рыг сбадтис, æмæ афтæ зыны, цыма зæронд у, фæлæ зæронд... нæу, æрмæст мæнæ иу ран чысыл афтæ... йæ фæсонтæ, стæй ноджы мæнæ йæ иу уæхск чысыл алæбырд, стæй мæнæ ацы уæхск дæр чысыл — уыныс, гъе ’ндæр ницы. Йæ куыст дæр бирæ нæу...

Петрович взял капот, разложил его сначала на стол, рассматривал долго, покачал головою и полез рукою на окно за круглой табакеркой с портретом какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки. Понюхав табаку, Петрович растопырил капот на руках и рассмотрел его против света и опять покачал головою. Потом обратил его подкладкой вверх и вновь покачал, вновь снял крышку с генералом, заклеенным бумажкой, и, натащивши в нос табаку, закрыл, спрятал табакерку и наконец сказал:

— Нет, нельзя поправить: худой гардероб!

 

Петрович ын райста йæ капот, фыццаг æй райтыгъта стъолыл, бирæ йæм фæракæс-бакæс кодта, йæ сæр бауыгъта æмæ йæ къухæй авнæлдта рудзынгмæ. Уым уыдис тымбыл тамакодон цавæрдæр инæлары сурæтимæ, бæлвырд цавæр инæлар уыд, уый бæрæг нæу, уымæн æмæ, йæ цæсгом кæм уыди, уым къухы æнгуылдзæй фæхуынкъ ис, æмæ йыл ныхæст уыди цыппæрдигъон гæххæтты гæппæл. Тамако сысмудгæйæ, Петрович капот айтыгъта йæ къухтыл æмæ йæм акасти рухсмæ æмæ та батылдта йæ сæр. Стæй йæ фæфæлдæхта, йæ мидæггаг уæлæмæ, афтæ æмæ та ногæй батылдта йæ сæр, ногæй та сæфтыдта тамакодоны сæр гæххæттæй ныхæст инæларимæ æмæ, йæ фындзы тамако куы стъыста, уæд æй фæстæмæ сæхгæдта, сæвæрдта тамакодон æмæ, æппынфæстаг, загъта:

— Нæй, нал ын ис саразæн: æгæр хуынчъытæ гардероб у!

У Акакия Акакиевича при этих словах екнуло сердце.

— Отчего же нельзя, Петрович? — сказал он почти умоляющим голосом ребенка, — ведь только всего что на плечах поистерлось, ведь у тебя есть же какие-нибудь кусочки...

 

Акакий Акакиевич уыцы ныхæстæ куы айхъуыста, уæд йæ зæрдæ ныссæххæтт кодта.

— Цæуылнæ йын ис, Петрович? — сдзырдта уый сывæллоны лæгъстæгæнæг хъæлæсæй, — æрмæст æгасæйдæр йе уæхсчытæ кæд сты лæзæрд, исты гæппæлтæ дæм куыд нæ уыдзæнис...

— Да кусочки-то можно найти, кусочки найдутся, — сказал Петрович, — да нашить-то нельзя: дело совсем гнилое, тронешь иглой — а вот уж оно и ползет.

— Пусть ползет, а ты тотчас заплаточку.

— Да заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что, подержка больно велика. Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится.

 

— Гæппæлтæ та куыннæ ссардзыстæм, гæппæлтæ, — загъта Петрович, — фæлæ сын æмпъузæнтæн сæвæрæн нæй: хъуыддаг бынтон æмбыд у, бавналдзынæ йæм судзинæй — æмæ бынтондæр фæлæбыры.

— Уадз æмæ лæбыра, ды та йыл уайтагъд æмпъузæн.

— Хъуыддаг дæр уый у, æмпъузæн цæуыл æрæвæрдæуа, цæуыл æй ныффидар чындæуа, уый дзы кæй нæй, æгæр  дæрддзаг у. Æрмæст ма йæ ном у сгæллад, фæлæ йыл бафу кæн, уæд алырдæм фæтæхдзæн.

— Ну, да уж прикрепи. Как же этак, право, того!..

— Нет, — сказал Петрович решительно, — ничего нельзя сделать. Дело совсем плохое. Уж вы лучше, как придет зимнее холодное время, наделайте из нее себе онучек, потому что чулок не греет. Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать (Петрович любил при случае кольнуть немцев); а шинель уж, видно, вам придется новую делать.

 

— Цæй, искуыдтæ йæ ныффидар кæн. Куыд уæдæ æндæр!..

— Нæй, — загъта Петрович цæхгæр, — «ницыуал гæнæн ын ис. Хъуыддаг бынтон æвзæр у. Фæлтау зымæджы уазал рæстæг куы ралæууа, уæд дзы сараз зæнгæйттæ, уымæн æмæ цъында уый бæрц нæ тавы. Цъындатæ немыц æрхъуыды кодтой, сæхицæн фылдæр æхца бакусыны тыххæй (Петрович нæ ауæрста, гæнæн уæвгæйæ, немыцы фелхыскъ кæныныл); цинел та дын, æвæццæгæн, ног кæнын бахъæудзæн.

При слове «новую» у Акакия Акакиевича затуманило в глазах, и все, что ни было в комнате, так и пошло пред ним путаться. Он видел ясно одного только генерала с заклеенным бумажкой лицом, находившегося на крышке Петровичевой табакерки.

— Как же новую? — сказал он, все еще как будто находясь во сне, — ведь у мепя и денег на это нет.

— Да, новую, — сказал с варварским спокойствием Петрович.

 

Дзырд «ног» куы фехъуыста, уæд Акакий Акакиевичæн йæ цæстытæ атартæ сты, æмæ, уаты цыдæриддæр уыд, уыдон иууылдæр йæ разы схæццæ сты. Уый дзæбæх уыдта æрмæст Петровичы тамакодоны æмбæрзæныл инæлары ныв гæххæттæй ныхæст цæсгомимæ.

— Ног та куыд? — загъта уый, цыма фын уыдта, уыйау. — Уымæн мæм æхца дæр куы нæ ис.

— Бæгуыдæр, ног, — загъта Петрович, цыма йæ æппындæр ницы ’ндæвта, ахæм сабыр хъæлæсы уагæй.

— Ну, а если бы пришлось новую, как бы она того...

— То есть что будет стоить?

— Да.

— Да три полсотни с лишком надо будет приложить, — сказал Петрович и сжал при этом значительно губы. Он очень любил сильные эффекты, любил вдруг как-нибудь озадачить совершенно и потом поглядеть искоса, какую озадаченный сделает рожу после таких слов.

— Полтораста рублей за шинель! — вскрикнул бедный Акакий Акакиевич, вскрикнул, может быть, в первый раз от роду, ибо отличался всегда тихостью голоса.

— Да-с, — сказал Петрович, — да еще какова шинель. Если положить на воротник куницу да пустить капишон на шелковой подкладке, так и в двести войдет.

— Петрович, пожалуйста, — говорил Акакий Акакиевич умоляющим голосом, не слыша и не стараясь слышать сказанных Петровичем слов и всех его эффектов, — как-нибудь поправь, чтобы хоть сколько-нибудь еще послужила.

— Да нет, это выйдет: и работу убивать и деньги попусту тратить, — сказал Петрович, и Акакий Акакиевич после таких слов вышел совершенно уничтоженный.

А Петрович по уходе его долго еще стоял, значительно сжавши губы и не принимаясь за работу, будучи доволен, что и себя не уронил, да и портного искусства тоже не выдал.

 

— Цæй, æмæ ног куы зæгъæм, уæд уый та цас...

— Ома цас слæудзæн?

— О.

— Иу фынддæс туманæй йыл фылдæр æрæвæрын бахъæудзæн, — загъта Петрович æмæ уыимæ æрæлхъывта йæ былтæ тынгдæр бауырныны тыххæй. Уый тынг уарзта тыхджын эффекттæ, уарзта искуыдтæй æвиппайды стыр мæты баппарын æмæ стæй зулмæ бакæсын, ахæм ныхæсты фæстæ, мæты чи бахауд, уый куыд фæкæндзæн йæ цæсгом, уымæ.

— Фынддæс туманы цинелыл! — фæхъæр кодта мæгуыр Акакий Акакиевич, фæхъæр кодта, чи зоны, фыццаг хатт, уымæн æмæ хъæлæсы сабырдзинад уыдис кæддæриддæр йæ хицæн миниуæг.

— Бæгуыдæр, — загъта Петрович, — æмæ ноджы цавæр цинел. Йе ’фцæггот ын сæлавырдзармæй куы скæнай, стæй йæ мидæггаг зæлдагæй, уæд ссæдз туманмæ дæр схиздзæн.

— Петрович, дæ хорзæхæй, — дзырдта Акакий Акакиевич лæгъстæгæнæджы хъæлæсы уагæй, Петрович цы загъта, уыдон нæ фехъусгæйæ æмæ сæ фехъусыныл дæр нæ архайгæйæ, — искуыдтæ йæ бацъæппытæ кæн, цæмæй ма иу чысыл уæддæр йæ куыст бакæна, уый тыххæй.

— Нæ, уый афтæ рауайдзæн, æмæ куыст дæр сæфт, æхца дæр дзæгъæлы хардзгонд, — загъта Петрович, æмæ Акакий Акакиевич уыцы дзырдты фæстæ рацыд бынтондæр уæнгмардæй. Петрович та, уый рацыды фæстæ, дзæвгар фæлæууыд йæ былтæ кæрæдзимæ нылхъивгæйæ æмæ куыстмæ не ’вналгæйæ; уый разы уыд, йæхи дæр кæй нæ фæныллæг кодта æмæ хуыйæджы дæсныйад дæр аслам кæй нæ радта, уымæй.

Вышед на улицу, Акакий Акакиевич был как во сне. «Этаково-то дело этакое, — говорил он сам себе, — я, право, и не думал, чтобы оно вышло того...». А потом, после некоторого молчания, прибавил: «Так вот как! наконец вот что вышло, а я, право, совсем и предполагать не мог, чтобы оно было этак». Засим последовало опять долгое молчание, после которого он произнес: «Так этак-то! вот какое уж, точно, никак неожиданное, того... этого бы никак... этакое-то обстоятельство!»

Сказавши это, он, вместо того чтобы идти домой, пошел совершенно в противную сторону, сам того не подозревая. Дорогою задел его всем нечистым своим боком трубочист и вычернил все плечо ему; целая шапка извести высыпалась на него с верхушки строившегося дома. Он ничего этого не заметил, и потом уже, когда натолкнулся на будочника, который, поставя около себя свою алебарду, натряхивал из рожка на мозолистый кулак табаку, тогда только немного очнулся, и то потому, что будочник сказал: «Чего лезешь в самое рыло, разве нет тебе трухтуара?» Это заставало его оглянуться и поворотить домой. Здесь только он начал собирать мысли, увидел в ясном и настоящем виде свое положение, стал разговаривать с собою уже не отрывисто, но рассудительно и откровенно, как с благоразумным приятелем, с которым можно поговорить о деле, самом сердечном и близком. «Ну нет, — сказал Акакий Акакиевич, — теперь с Петровичем нельзя толковать: он теперь того... жена, видно, как-нибудь поколотила его. А вот я лучше приду к нему в воскресный депь утром: он после канунешной субботы будет косить глазом и заспавшись, так ему нужно будет опохмелиться, а жена денег не даст, а в это время я ему гривенничек и того, в руку, он и будет сговорчивее и шинель тогда и того...» Так рассудил сам с собою Акакий Акакиевич, ободрил себя и дождался первого воскресенья, и, увидев издали, что жена Петровича куда-то выходила из дому, он прямо к нему. Петрович, точно, после субботы сильно косил глазом, голову держал к полу и был совсем заспавшись; но при всем том, как только узнал, в чем дело, точно как будто его черт толкнул. «Нельзя, — сказал, — извольте заказать новую». Акакий Акакиевич тут-то и всунул ему гривенничек.

 

Уынгмæ рацæугæйæ, Акакий Акакиевичмæ уыцы хабæрттæ кастысты фыны уынæгау. «Уый дын хъуыддаг, гъе,  дзырдта уый йæхинымæры, — «раст зæгъгæйæ, афтæ рауайдзæн, уый æнхъæл нæ уыдтæн...». Стæй, иу дзæвгар æнæ исты сдзургæ фæуæвгæйæ, бафтыдта: «Афтæ гъе, афтæ! Куыд рауадис хъуыддаг, мæнæн та, раст зæгъон, мæ фæсонæрхæджы дæр нæ уыдис, афтæ рауайдзæн, уый». Уый фæстæ та иудзæвгар фæцис æнæ сдзургæ, стæй та загъта: «Афтæ, гъе! Гъе уый дын æнæнхъæлæджы хабар... уый никæд... Гъе, уый дын уавæр!»

Уыдæттæ куы загъта, уæд, сæхимæ ацæуыны бæсты, араст ис æндæрæрдæм, йæхæдæг дæр æй æнхъæл нæ уыди, афтæмæй. Фæндагыл æй скъуырдта йæ чъизи фарсæй трубатæ сыгдæггæнæг æмæ йын сæгæй ссау кодта йе уæхск æгасæй; æнæхъæн худы дзаг ыл чъыр ракалдис, ног кæй арæзтой, ахæм хæдзары цъуппæй. Ницы бафиппайдта уыдæттæй. Йæ размæ фæцис. Уый йæ цуры æрæвæрдта йæ алебардæ æмæ сыкъайæ йæ уæзæгæвæрд армы тъæпæнмæ цæгъды тамако. Акакий Акакиевич ыл йæхи скъуырдта æмæ æрмæст уæд æрцыд иу чысыл йæхи мидæг, уый дæр уымæн, æмæ будкæгæс сдзырдта: «Цы лæсыс комкоммæ мæ хæмхуттæм, æндæр дын фæндаг нæй?» Уыцы ныхæстæй Акакий Акакиевич фæстæмæ фæзылдис æмæ рараст ис сæхимæ. Æрмæст ам байдыдта æмбырд кæнын йæ хъуыдытæ æмæ федта дзæбæх йе ’цæг хуызы йæ уавæр, райдыдта йæхиимæ ныхæстæ кæнын скъуыддзæгтæй нæ, фæлæ æмбаргæ æмæ æргом раст, цыма тæккæ зæрдиагдæр æмæ хæстæгдæр хъуыддаджы тыххæй аныхасгæнæн кæимæ уыд, уыцы зондджын хæларимæ ныхас кодта, афтæ. «Нæ-æ», загъта Акакий Акакиевич: «ныр Петровичимæ дзурæн нал ис: уый ныр... йæ ус æй, æвæццæгæн, ныххоста. Æз æм фæлтау бацæудзынæн хуыцаубоны райсомæй: уый сабаты нуæзты фæстæ уыдзæн хуыссæнхъæлдзæг æмæ йæ цæстæй кæндзæн зылын каст, йæ ус ын æхца нæ ратдзæн, æз ын уыцы рæстæджы дыууæ суарийы йæ къухы фæсадздзынæн æмæ уæд дзурын йемæ уыдзæн æнцондæр, æмæ цинел дæр цæттæ...» Афтæ алыг кодта йæхи мидæг Акакий Акакиевич, фæхъæддых кодта йæхи æмæ банхъæлмæ каст фыццаг хуыцаубонмæ; дардæй ауыдта, Петровичы бинойнаг кæдæмдæр кæй рацыд сæхицæй, æмæ комкоммæ уым смидæг. Петрович, æцæгдæр, сабаты фæстæ уыдис тынг зылындзаст, йæ сæр æруагъта дæлиау æмæ нæ уыд йæ чемы; фæлæ уæддæр, куы бамбæрста, цæй мидæг ис хъуыддаг, уæд æй цыма хæйрæг фесхуыста. «Нæй гæнæн», загъта: «ног цинел закъаз скæн». Акакий Акакиевич ын дыууæ суарийы йæ армы фæсагъта.

«Благодарствую. сударь, подкреплюсь маленечко за ваше здоровье, — сказал Петрович, — а уж об шинели не извольте беспокоиться: она ни на какую годность не годится. Новую шинель уж я вам сошью на славу, уж на этом постоим».

Акакий Акакиевич еще было насчет починки, но Петрович не дослышал и сказал: «Уж новую я вам сошью беспримерно, в этом извольте положиться, старанье приложим. Можно будет даже так, как пошла мода: воротник будет застегиваться на серебряные лапки под аплике».

 

«Бузныг, сударь, дæ цæрæнбоны тыххæй дзы иу аназдзынæн, чысыл мæхиуыл фæхæдздзынæн», загъта Петрович: «цинелы тыххæй дæ сæр дæр ма риссæд: ницæмæнуал бæззы. Ног цинел дын бахуыйдзынæн ахæм, æмæ... уый дын мæ быгъдуан».

Акакий Акакиевич ма зæгъынмæ хъавыд æмпъузыны тыххæй, фæлæ йæм Петрович нал байхъуыста æмæ загъта: «ног цинел дын бахуыйдзынæн æнæмæнгæй, уый тыххæй мыл баууæнд, бацархайдзынæн. Ныртæккæ модæ куыд у, афтæ дæр ын ис скæнæн, йе ’фцæггот уыдзæн апликеæнгæс, цъарæвæрд æвзист æгънæджытæй æвæргæ».

Тут-то увидел Акакий Акакиевич, что без новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом. Как же, в самом деле, на что, на какие деньги ее сделать? Конечно, можно бы отчасти положиться на будущее награждение к празднику, но эти деньги давно уж размещены и распределены вперед.

Требовалось завести новые панталоны, заплатить сапожнику старый долг за приставку новых головок к старым голенищам, да следовало заказать швее три рубахи да штуки две того белья, которое неприлично называть в печатном слоге, — словом, все деньги совершенно должны были разойтися; и если бы даже директор был так милостив, что вместо сорока рублей наградных определил бы сорок пять или пятьдесят, то все-таки останется какой-нибудь самый вздор, который в шинельном капитале будет капля в море. Хотя, конечно, он знал, что за Петровичем водилась блажь заломить вдруг черт знает какую непомерную цену, так что уж, бывало, сама жена не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть: «Что ты с ума сходишь, дурак такой! В другой раз ни за что возьмет работать, а теперь разнесла его нелегкая запросить такую цену, какой и сам не стоит». Хотя, конечно, он знал, что Петрович и за восемьдесят рублей возьмется сделать; однако все же откуда взять эти восемьдесят рублей?

Еще половину можно бы найти: половина бы отыскалась; может быть, даже немножко и больше; но где взять другую половину? . . Но прежде читателю должно узнать, где взялась первая половина. Акакий Акакиевич имел обыкновение со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег.

 

Гъе ныр æй бауырныдта Акакий Акакиевичы, æнæ ног цинел аирвæзæн кæй нал ис, æмæ йæхи æруагъта бынтондæр. Куыд æмæ цы, цæмæй йæ бахуыйын кæна, кæцæй йын райса æхца? Кæй зæгъын æй хъæуы, иуæрдыгæй дзы уыдис ныфс бæрæгбонмæ лæвар райсынæй, фæлæ уыцы æхцайæн раджы æрцыдис бынæттæ конд æмæ рагагъоммæ æрцыдысты уæрст.

Хъуыдис æй самал кæнын ног хæлаф, бафидын цырыхъгæнæгæн зæронд цырыхъы хъустæн ног уæлфæдтæ бахуыйæггаг, стæй йæ хъуыдис ноджы хуыйæгмæ закъаз скæнын æртæ хæдоны æмæ иу-дыууæйы фæлыст, йæ ном чиныджы ныффыссынмæ уыйбæрц аив кæмæн нæу, ахæм мидæггаг дарæс: æхцатæ иууылдæр хъуамæ фæуыдаиккой ахæмтыл, æмæ ма суанг директор дæр ахæм тæригъæдгæнаг куы разындаид, æмæ йын цыппар туманы бæсты куы ралæвар кодтаид цыппар туманы æмæ æрдæг, йе та фондз туманы дæр, уæддæр ма йæм дзы баззадаид хæрз ницæйаг, цинелы хъуыддаджы, фурды æртах цы сахада, уымæй фылдæр чи нæ сахадыдтаид.

Кæй зæгъын æй хъæуы, уый зыдта, Петровичмæ кæй ис æгъдау, ныкъæрцц кæнын æвиппайды ахæм бæрзонд аргъ, æмæ ма-иу йæ ус дæр нал баурæдта йæхи æнæ фæхъæргæнгæ: «Æрра сдæ, æдылы цыдæр! Æндæр хатт ницæй тыххæй дæр райсы куыст, ныр та йæ йæ хæйрæджы хай цыма сардыдта йæхицæй фылдæры аргъ æрцагурын». Кæй зæгъын æй хъæуы, уый зыдта, Петрович аст туманыл дæр кæй сразы уыдзæн хуыйын, фæлæ уæддæр, кæцæй райса уыцы аст туманы дæр?

Се ’мбис ма сын ссарид, се ’мбис ма йæм разындаид, чи зоны, чысыл фылдæр дæр; фæлæ сын се ’ннæ ’мбис та кæцæй æрхæсса?.. Фæлæ чиныгкæсæг хъуамæ базона, кæцæй фæзындис фыццаг æмбис. Акакий Акакиевичмæ уыдис æгъдау, хардз кæй кодта, уыцы æхцатæй алы сомæй дæр иу капекк чысыл лагъзы æвæрын. Уыцы лагъз уыди дæгъæлæй æхгæд, йе ’мбæрзæны уыдис хуынкъ æхца æппарынæн.

По истечении всякого полугода он ревизовал накопившуюся медную сумму и заменял ее мелким серебром. Так продолжал он с давних пор, и, таким образом, в продолжении нескольких лет оказалось накопившейся суммы более чем на сорок рублей. Итак, половина была в руках; но где же взять другую половину? Где взять другие сорок рублей? Акакий Акакиевич думал, думал и решил, что нужно будет уменьшить обыкновенные издержки, хотя, по крайней мере, в продолжение одного года: изгнать употребление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке; ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем.

Надобно сказать правду, что сначала ему было несколько трудно привыкнуть к таким ограничениям, но потом как-то привыклось и пошло на лад; даже он совершенно приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность — словом, все колеблющиеся и неопределенные черты. Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник? Размышления об этом чуть не навели на него рассеянности. Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул «ух!» и перекрестился. В продолжении каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели, где лучше купить сукна, и какого цвета, и в какую цену, и хотя несколько озабоченный, но всегда довольный возвращался домой, помышляя, что наконец придет же время, когда все это купится и когда шинель будет сделана. Дело пошло даже скорее, чем он ожидал.

 

Афæдзы алы æмбисы фæуды дæр-иу уый сревизи кодта, цы æрхуы æхцатæ-иу æм æрæмбырд ис, уыдоныл æмæ-иу сæ баивта лыстæг æвзист æхцатæй. Афтæ кодта уый рагæй, æмæ йæм иукъорд азмæ афтæмæй цы ’хцатæ æрæмбырд ис, уыдон разындысты цыппар туманæй фылдæр. Æмæ афтæ, цинелы аргъы æмбис уыдис йæ къухы, фæлæ кæм райстæуа йе ’ннæ ’мбис? Кæм райстæуа иннæ цыппар туманы? Акакий Акакиевич хъуыды кодта, хъуыды кодта æмæ алыг кодта, фæкъаддæр кæнын хъæуы, зæгъгæ, æрвылбоны хæрдзтæ, иу афæдзы дæргъы уæддæр: изæрыгæтты цай цымын ныууадзын, изæрыгæтты цырагъ нæ судзын, исты кусын куы хъæуа, уæд бацæуын æфсины уатмæ æмæ кусын уый цырагъы рухсмæ; уынджы цæугæйæ, гæнæн æмæ амал уæвгæйæ, къæхтæ æвæрын дуртыл æмæ къæйтыл рогдæр æмæ хъавгæ, къахфындзтыл цæуæгау, цæмæй уæфстæ æгæр тагъд ма баихсиой, уый тыххæй; гæнæн æмæ амал уæвгæйæ æрæгмæдæр дæттын гæрзтæ æхсынмæ, æмæ цæмæй æгæр дæрдджын ма кæной, уый тыххæй-иу сæ алы хатт, хæдзармæ æрбацæугæйæ, раласын æмæ дарын зæронд, суанг ма рæстæг дæр кæуыл ауæрды, уыцы демикотон халат.

Раст зæгъын хъæуы, райдианы йын æнахуырæй зын уыдис уыдæттæ æххæст кæнын, фæлæ сыл стæй фæцахуыр, æмæ, цыма рагæй дæр афтæ цард, уыйау ацыд хъуыддаг; суанг ма æхсæвыгæтты æххормагæй дæр сахуыр; фæлæ уый хыгъдмæ уыдис æфсæст моралон æгъдауæй, йæ сæрæй нæ цух кодта, ног цинел ын кæй уыдзæн, уый. Уæдæй фæстæмæ йæм кастис афтæ, цыма йæ цард цыдис æххæстдæр, цыма ус дæр æрхаста, цыма цавæрдæр æндæр адæймаг æдзухдæр уыдис йемæ, цыма иунæг нæ уыдис, фæлæ цавæрдæр сылгоймаг царды æмбал сразы йемæ царды фæндагыл цæуыныл, — уыцы æмбал та уыдис æндæр исчи, миййаг, нæ, фæлæ бæзджын бæмбæджджын цинел фидар мидæггагимæ, æнæ лæзæрд, æнæ ’ндæр. Уый фæцис куыддæр æвзыгъддæр, фидардæр лæджыхъæдæй, йæхицæн исты нысан цы адæймаг сбæрæг кæны æмæ сæвæры, уыйау. Йæ цæсгомыл æмæ йæ миты нал уыдис гуырысхо, дызæрдыгдзинад, иу ныхасæй, фесæфтысты йæ ракæ-бакæйы æмæ æнæбæрæг æууæлтæ. Йæ цæстыты-иу хатгай фæзындис зынг, йæ сæры-иу февзæрдысты тæккæ уæндондæр æмæ хъæбатырдзинады хъуыдытæ: куыд уаид, æцæгæй, йе ’фцæггот сæлавырдзармæй конд куы ’рцæуид, уæд. Уыцы сагъæсæй, чысыл ма бахъæуа, ма фæдзæгъæл уа. Иухатт, гæххæтт рацæйфысгæйæ, чысыл ма бахъæуа, рæдигæ дæр ма фæкæна, афтæ фæтарстис, æмæ ма дзы хъæрæй дæр сирвæзтис: «ух!» æмæ йæхиуыл дзуар бафтыдта. Мæйы дæргъы иу хатт уæддæр цыдис Петровичмæ цинелы тыххæй аныхас кæнынмæ, кæм хуыздæр уыдзæн сгæллад балхæнын, хуызæй цавæр хъуамæ уа, цас уыдзæн йæ аргъ, æмæ-иу кæд мæтгæнгæйæ рацыд, уæддæр-иу разыйæ æрæздæхт сæхимæ, хъуыдыгæнгæ. Йæ, æппынфæстаг искуы æрцæудзæн ахæм рæстæг, зæгъгæ, уыдæттæ иууылдæр æлхæд æрцæудзысты æмæ цинел уыдзæн цæттæ. Хъуыддаг, уый куыд æнхъæл уыдис, уымæй ма рæвдздæр дæр ацыд.

Противу всякого чаяния, директор назначил Акакию Акакиевичу не сорок или сорок пять, а целых шестьдесят рублей; уж предчувствовал ли он, что Акакию Акакиевичу нужна шинель, или само собой так случилось, но только у него чрез это очутилось лишних двадцать рублей. Это обстоятельство ускорило ход дела.

 

Директор æнæнхъæлæджы снысан кодта Акакий Акакиевичæн цыппар кæнæ цыппар туманы æмæ æрдæг нæ, фæлæ æнæхъæн æхсæз туманы. Уый фæтагъддæр кодта хъуыддаг.

Еще какие-нибудь два-три месяца небольшого голодания — и у Акакии Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей. Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться. В первый же день он отправился вместе с Петровичем в лавки. Купили сукна очень хорошего — и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу. Петрович провозился за шинелью всего две недели, потому что много было стеганья, а иначе она была бы готова раньше.

 

Дыууæ-æртæ мæйы ма чысыл æххормагдзинад, æмæ Акакий Акакиевичмæ æрæмбырд ис раст аст туманмæ æввахс. Йæ зæрдæ, æнæуый иттæг сабыр, байдыдта тынгдæр цæвын. Растдæр фыццаг бон араст ис Петровичимæ дуканитыл азилынмæ. Балхæдтой тынг хорз сгæллад, — æмæ диссаг дæр нæу, уымæн æмæ ууыл хъуыды кæнын байдыдтой афæдзы ’рдæг раздæр æмæ-иу стæм мæй нæ бауадысты дуканитæм æргътæ базонынмæ; уый тыххæй Петрович загъта, зæгъгæ, хуыздæр сгæлладæн скæнæн дæр нæй. Мидæггагæн ын равзæрстой коленкор хъуымац, фæлæ ахæм хорз æмæ фидар, æмæ, Петровичы ныхæстæм гæсгæ, уыдис зæлдагæй дæр хуыздæр, хуызæй дæр уыдис цæсты ахадагдæр æмæ æрттивагдæр. Сæлавырдзарм нæ балхæдтой, уымæн æмæ æгæр зынаргъ уыд, фæлæ йын уый бæсты равзæрстой, дуканийы цы гæдыдзæрмттæ разындис, уыдонæн сæ хуыздæр, дардмæ йæ нæ равзæрстæуыдаид сæлавырдзармæй, ахæм. Петрович фæцархайдта цинелыл æгасæй дыууæ къуырийы, уымæн æмæ дзы бирæ уыд рæхсинæгтæ, æндæр раздæр дæр уыдаид цæттæ.

За работу Петрович взял двенадцать рублей — меньше никак нельзя было: все было решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому шву Петрович потом проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры. Это было...трудно сказать, в который именно день, но, вероятно, в день самый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича, когда Петрович принес наконец шинель. Он принес ее поутру, перед самым тем временем, как нужно было идти в департамент. Никогда бы в другое время не пришлась так кстати шинель, потому что начинались уже довольно крепкие морозы и, казалось, грозили еще более усилиться. Петрович явился с шинелью, как следует хорошему портному. В лице его показалось выражение такое значительное, какого Акакий Акакиевич никогда еще не видал. Казалось, он чувствовал в полной мере, что сделал немалое дело и что вдруг показал в себе бездну, разделяющую портных, которые подставляют только подкладки и переправляют, от тех, которые шьют заново. Он вынул шинель из носового платка, в котором ее принес; платок был только что от прачки, он уже потом свернул его и положил в карман для употребления.

 

Йæ куысты тыххæй Петрович райста дыууадæс сомы — къаддæр ницы амалæй Уыди гæнæн: иууылдæр хуыд уыдис зæлдагыл, дывæр сынкæй; йæ алы хуыдыл дæр-иу ын Петрович рацыди йæ дæндæгтæй, алыхуызон нывæфтыдтæ йыл кæнгæйæ. Петрович, æппынфæстаг, цинел цы бон æрхаста, уый уыдис... зын зæгъæн у, бæлвырд кæцы бон уыд, уый, фæлæ уыдис, æвæццæгæн, Акакий Акакиевичы царды тæккæ цытджындæр бон. Уый æрхаста цинел райсомæй, Акакий Акакиевичы йæ куыстмæ цæуын куы хъуыди, уый хæд размæ. Æндæр рæстæджы афтæ æхсызгон никуы уыдаид цинел, уымæн æмæ райдайынмæ хъавыдысты тыхджын уазалтæ, æмæ бæрæг уыд, ноджы кæй фæтыхджындæр уыдзысты. Петрович бацыд цинелимæ, хорз хуыйæгæн куыд æмбæлы, афтæ. Йæ цæсгомыл фæзындис, Акакий Акакиевич кæй никуыма федта, ахæм егъаудзинады æнгас. Афтæ зындис, цыма уый æнкъардта, чысыл хъуыддаг кæй нæ сарæзта, æмæ æвиппайды кæй равдыста, æрмæст мидæггæгтæ чи февæры æмæ зæрæдтæ чи фæфæлдахы, уыцы хуыйджыты хицæндзинад, нæуджытæ чи фæхуыйы, уыдонæй. Уый æрбахаста цинел ног æхсад къухты кæлмæрзæны тыхтæй, райхæлдта йæ, стæй къухты кæлмæрзæн стыхта æмæ йæ нывæрдта йæ дзыппы, цы куыст дзы æмбæлы, уый кæнынмæ.

Вынувши шинель, он весьма гордо посмотрел и, держа в обеих руках, набросил весьма ловко на плеча Акакию Акакиевичу; потом потянул и осадил ее сзади рукой книзу; потом драпировал ею Акакия Акакиевича несколько нараспашку.

Акакий Акакиевич, как человек в летах, хотел попробовать в рукава; Петрович помог надеть и в рукава, — вышло, что и в рукава была хороша. Словом, оказалось, что шинель была совершенно и как раз впору. Петрович не упустил при сем случае сказать, что он так только, потому что живет без вывески на небольшой улице и притом давно знает Акакия Акакиевича, потому взял так дешево; а на Невском проспекте с него бы взяли за одну только работу семьдесят пять рублей. Акакий Акакиевич об этом не хотел рассуждать с Петровичем, да и боялся всех сильных сумм, какими Петрович любил запускать пыль. Он расплатился с ним, поблагодарил и вышел тут же в новой шинели в департамент. Петрович вышел вслед за ним и, оставаясь на улице, долго еще смотрел издали на шинель и потом пошел нарочно в сторону, чтобы, обогнувши кривым переулком, забежать вновь на улицу и посмотреть еще раз на свою шинель с другой стороны, то есть прямо в лицо. Между тем Акакий Акакиевич шел в самом праздничном расположении всех чувств. Он чувствовал всякий миг минуты, что на плечах его новая шинель, и несколько раз даже усмехнулся от внутреннего удовольствия. В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо. Дороги он не приметил вовсе и очутился вдруг в департаменте; в швейцарской он скинул шинель, осмотрел ее кругом и поручил в особенный надзор швейцару. Неизвестно, каким образом в департаменте все вдруг узнали, что у Акакия Акакиевича новая шинель и что уже капота более не существует. Все в ту же минуту выбежали в швейцарскую смотреть новую шинель Акакия Акакиевича. Начали поздравлять его, приветствовать, так что тот сначала толъко улыбался, а потом сделалось ему даже стыдно. Когда же все, приступив к нему, стали говорить, что нужно вспрыснуть новую шинель и что, по крайней мере, он должен задать им всем вечер, Акакий Акакиевич потерялся совершенно, не знал, как ему быть, что такое отвечать и как отговориться. Он уже минут через несколько, весь закрасневшись, начал было уверять довольно простодушно, что это совсем не новая шинель, что это так, что это старая шинель. Наконец один из чиновников, какой-то даже помощник столоначальника, вероятно для того, чтобы показать, что он ничуть не гордец и знается даже с низшими себя, сказал: «Так и быть, я вместо Акакия Акакиевича даю вечер и прошу ко мне сегодня на чай: я же, как нарочно, сегодня именинник».

 

Цинел куы райхæлдта, уæд æм сæрæстырæй æркастис æмæ йæ дыууæ къухæй тынг арæхстджынæй Акакий Акакиевичы уæхсчытыл баппæрста; уый фæстæ йæ фæсте бынмæ æривæзта, стæй дзы æнæ æгънæгæвæрдæй æрбатыхта Акакий Акакиевичы.

Акакий Акакиевич, куыд ас адæймаг, фæлвæрдта йæ къухтæ дысты атъыссыныл, Петрович ын феххуыс кодта йæ къухтæ дысты акæнынмæ дæр — цинелæн йæ дыстæ дæр разындысты хорз. Иу ныхасæй, цинел разынд йæ тæккæ аккаг æмæ уыимæ йæ тæккæ афоныл. Петрович нæ ферох кодта зæгъын, зæгъгæ, афтæ æрмæст, чысыл уынджы æнæ вывескæйæ кæй цæры æмæ рагæй кæй зоны Акакий Акакиевичы, уый тыххæй райста афтæ аслам хуыйынмæ, Невский проспекты та дзы æрмæст  хуыйæггаг райстаиккой авд туманы æмæ æрдæг. Акакий Акакиевичы нæ фæндыдис Петровичимæ ууыл дзурын, стæй тæрсгæ дæр кодта, Петрович цæстыты мидæг рыг цы тыхджын æргътæй уарзта бауадзын, уыдонæй. Бафыста йын æхца, арфæ йын ракодта æмæ уайтагъд ног цинелы мидæг рацыд департаментмæ. Петрович дæр йæ фæдыл рацыд æмæ, уынджы ныллæугæйæ, дардæй бирæ фæкастис цинелмæ, стæй барæй ацыд иуфарс, цæмæй къæдз-мæдзы нарæг уынгыл йæ размæ фæуыдаид æмæ ма бакастаид иу хатт йæ хуыд цинелмæ иннæрдыгæй, ома комкоммæ разæй. Акакий Акакиевич та кодта йæ цыды кой бæрæгбоны хуызæн хъæлдзæгæй. Уый алы минут дæр æмбæрста, йе уæхсчытыл кæй ис ног цинел, æмæ иуцалдæр хатты худгæ дæр бакодта йæ мид-зæрдæрухсдзинадæй. Æмæ бæгуыдæр, дыууæ пайдайы: иу уый, æмæ йын хъарм у, иннæ та — хорз ын у. Йæ фæндаг æмбаргæ дæр нæ бакодта æмæ уайтагъд департаменты фестад; швейцарскæйы феппæрста йæ цинел, алырдыгæй йæм æркæстытæ кодта æмæ бафæдзæхста швейцарæн хицæн цæст æм фæдарын. Бæрæг нæу, куыд æгъдауæй базыдтой æвиппайды департаменты иууылдæр, Акакий Акакиевичыл ног цинел ис, зæгъгæ, æмæ йæ капот æппындæр нал ис. Иууылдæр уыцы минут ракалдысты тыргъмæ Акакий Акакиевичы ног цинел уынынмæ. Арфæтæ кæнын ын райдыдтой, æмæ уый фыццаг худтис æрмæст йæ мидбылты, стæй йæм худинаг кæсын байдыдта. Иууылдæр æм куы  ныккомкоммæ сты æмæ йын куы баидыдтой дзурын, ног цинелы æрæхсын хъæуы, зæгъгæ, уæд бынтондæр  ныфсæмры ис, нал зыдта, цы фæуа, цы сын зæгъа дзуаппæн æмæ ма сæ куыд фервæза. Иуцалдæр минуты фæстæ, æгасæй ныссырх ис, афтæмæй райдыдта дзурын, уый æппындæр ног цинел кæй нæ у, уый æрмæст афтæ, уый кæй у зæронд цинел. Фæстагмæ, чиновниктæй иу, суанг столоначальничы цавæрдæр æххуысгæнæг, æвæццæгæн, æппындæр сæрыстыр кæй нæу æмæ йæхицæй ныллæгдæртыл æлгъ кæй нæ кæны, уый равдисыны тыххæй, загъта: «Афтæ фæуæд, æз Акакий Акакиевичы бæсты дæттын æхсæвæр æмæ уæ курын, куыд мæм фæзынат абон цай цымынмæ: уыимæ кæд у ноджы мæ гуырæн бон».

Чиновники, натурально, тут же поздравили помощника столоначальника и приняли с охотою предложение. Акакий Акакиевич начал было отговариваться, но все стали говорить, что неучтиво, что просто стыд и срам, и он уж никак не мог отказаться. Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже и ввечеру в новой шинели. Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник.

Он возвратился домой в самом счастливом расположении духа, скинул шинель и повесил ее бережно на стене, налюбовавшись еще раз сукном и подкладкой, и потом нарочно вытащил, для сравненья, прежний капот свой, совершенно расползшийся. Он взглянул на него, и сам даже засмеялся: такая была далекая разница! И долго еще потом за обедом он все усмехался, как только приходило ему на ум положение, в котором находился капот. Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели, пока не потемнело. Потом, не затягивая дела, оделся, надел на плеча шинель и вышел на улицу. Где именно жил пригласивший чиновник, к сожалению, не можем сказать: память начинает нам сильно изменять, и всь, что ни есть в Петербурге, все улицы и домы слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде. Как бы то ни было, но верно, по крайней мере, то, что чиновник жил в лучшей части города, — стало быть, очень не близко от Акакия Акакиевича. Сначала надо было Акакию Акакиевичу пройти кое-какие пустынные улицы с тощим освещением, но по мере приближения к квартире чиновника улицы становились живее, населенней и сильнее освещены. Пешеходы стали мелькать чаще, начали попадаться и дамы, красиво одетые, на мужчинах попадались бобровые воротники, реже встречались ваньки с деревянными решетчатыми своими санками, утыканными позолоченными гвоздочками, — напротив, все попадались лихачи в малиновых бархатных шапках, с лакированными санками, с медвежьими одеялами, и пролетали улицу, визжа колесами по снегу, кареты с убранными козлами. Акакий Акакиевич глядел на все это, как на новость. Он уже несколько лет не выходил по вечерам на улицу. Остановился с любопытством перед освещенным окошком магазина посмотреть на картину, где изображена была какая-то красивая женщина, которая скидала с себя башмак, обнаживши, таким образом, всю ногу, очень недурную; а за спиной ее, из дверей другой комнаты, выставил голову какой-то мужчина с бакенбардами и красивой эспаньолкой под губой. Акакий Акакиевич покачнул головой и усмехнулся и потом пошел своею дорогою. Почему он усмехнулся, потому ли, что встретил вещь вовсе не знакомую, но о которой, однако же, все-таки у каждого сохраняется какое-то чутье, или подумал он, подобно многим другим чиновникам, следующее: «Ну, уж эти французы! что и говорить, уж ежели захотят что-нибудь того, так уж точно того...» А может быть, даже и этого не подумал — ведь нельзя же залезть в душу человека и узнать все, что он ни думает. Наконец достигнул он дома, в котором квартировал помощник столоначальника. Помощник столоначальника жил на большую ногу: на лестнице светил фонарь, квартира была во втором этаже.

 

Чиновниктæ уыцы ран раарфæ кодтой столоначальничы æххуысгæнæгæн æмæ сразы сты зæрдиагæй йæ фæндоныл. Акакий Акакиевич афæнд кодта не сразыйыл, фæлæ йын иууылдæр дзурын байдыдтой, афтæ не ’мбæлы, уый худинаг æмæ аллайаг, у, зæгъгæ, æмæ йæ бон «нагъ» зæгъын ницыуал хуызы уыд. Фæстагмæ ма йын æхсызгон дæр уыдис, йæ зæрдыл куы ’рбалæууыд, фадат ын кæй фæуыдзæнис изæры ’рдæм ног цинелы мидæг ауайынæн, уæд. Уыцы бон æнæхъæнæй цыма уыдис Акакий Акакиевичæн тæккæ стырдæр цытджын бæрæгбон.

Уый æрбаздæхтис сæхимæ хæрз хъæлдзæгæй, феппæрста йæ цинел æмæ йæ арæхстгай æрцауыгъта къулыл, йе сгæллад æмæ та йын йæ мидæггагмæ кæсынæй бафсæдгæйæ, стæй барæй райста, абарыны тыххæй, йæ фыццаг, бынтондæр лæзæрд капот. Бакастис æм æмæ ма йæхæдæг дæр ныххудти: афтæ дард лæууыдысты уыдон кæрæдзимæ! Сихор бахордта хъæлдзæгæй æмæ фæссихор фысгæ дæр ницыуал ныккодта, фæлæ чысыл йæ зæрдæйы дзæбæхæн йæ хуыссæнуаты арафæлдæх-бафæлдæх кодта, цалынмæ нæ баталынг, уæдмæ. Уый фæстæ, хъуыддаг даргъ нæ кæнгæйæ, скодта йæ дарæс, йе уæхсчытыл æрбаппæрста йæ цинел æмæ рацыди уынгмæ. Хонгæ чи кодта, уыцы чиновник кæм цардис бæлвырд, уый зæгъын мæ бон нæу, фæстаг рæстæджыты мыл рох бахæцыд, æмæ Бетъырбухы цыдæриддæр ис, суанг уынгтæ æмæ хæдзæрттæ дæр, уыдон иууылдæр мæ сæры афтæ схæццæ сты, æмæ дзы æгъдауыл исты райсын вæййы мæнæн иттæг зын. Куыд фæнды, уæд, фæлæ раст у уæддæр уый, æмæ чиновник кæй цардис горæтæн йæ хуыздæр хайы. Уымæй бæрæг у, Акакий Акакиевичмæ кæй уыдис дард. Фыццаг æй ауайын хъуыдис Акакий Акакиевичы цалдæр талынггомау æдзæрæг уынджы, фæлæ чиновничы фатермæ куыд хæстæгдæр кодта, афтæ уынгтæ дæр кодтой цардхуыздæр, цæрджытæ сæ уыдис фылдæр æмæ уыдысты рухсдæр. Фистæгæй цæуджытæ сæ уыдысты арæхдæр, æмбæлын байдыдтой рæсугъддарæсджын сылгоймæгтæ, нæлгоймæгтыл арæхдæр зынын байдыдтой уырддзарм æфцæггæттæ, стæмдæр æмбæлдысты ванькæтæ сæ хъæдын хызæггонд сыгъзæриндоны тылд сæрджын зæгæлтæй хуыд дзоныгътимæ, фылдæр æмбæлдысты къуыдиппытæ, мæнæргъыхуыз хъæдабæ худты, лакæй ахуырст дзоныгътимæ, æрсдзæрмттæй арæзт хъæццултимæ, æмæ тахтысты уынгты, миты сæ цæлхытæй  хъыззытгæнгæ, къареттæ рæсугъд æфснайд бæхтæрджыты бадæнтимæ. Акакий Акакиевичмæ уыдæттæ кастысты диссагау. Уый ныр иуцалдæр азы никуыуал рацыд изæргæрæтты уынгмæ. Æрлæууыдис цымыдисау иу дуканийы рухс рудзынджы раз цавæрдæр хæрзконд сылгоймаджы нывмæ бакæсынмæ, уый ласта йæ басмахъ æмæ афтæмæй байгом ис йæ рæсугъдгомау къах æгасæй, йæ чъылдыммæ та иннæ уаты дуарæй йæ сæр радардта цавæрдæр нæлгоймаг бакенбардæтимæ æмæ рæсугъд чысыл боцъоимæ йæ былы бын. Акакий Акакиевич йæ сæр батылдта æмæ бахудти, стæй дарддæр адардта йæ фæндаг. Цæуыл бахудти, бынтон æнæзонгæ, фæлæ дзæвгар рæстæджы дæргъы алкæй зæрдæйы дæр чи баззайы, ахæм дзаумайыл кæй сæмбæлди, ууыл, æви бирæ æндæр чиновниктау хъуыды акодта: «Ацы франц! Цы сæ загъдæуа, исты ахæм сæ куы бафæнда, уæд æнæмæнг афтæ...» Фæлæ, чи зоны, уый дæр нæ ахъуыды кодта — адæймаджы зæрдæмæ ныххизæн æмæ, цыдæриддæр йæ хъуыдыйы вæййы, уыдон æппæтæн базонæн куы нæ ис, миййаг. Æппынфæстаг бахæццæ ис, столоначальничы æххуысгæнæг фатеры кæм цард, уыцы хæдзармæ. Столоначальничы æххуысгæнæг кодта парахат цард: йæ асиныл сыгъдис фанар, фатер уыдис дыккаг  æддæгуæлæйы.

Вошедши в переднюю, Акакий Акакиевич увидел на полу целые ряды калош. Между ними, посреди комнаты, стоял самовар, шумя и испуская клубами пар. На стенах висели все шинели да плащи, между которыми некоторые были даже с бобровыми воротниками или с бархатными отворотами. За стеной был слышен шум и говор, которые вдруг сделались ясными и звонкими, когда отворилась дверь и вышел лакей с подносом, уставленным опорожненными стаканами, сливочником и корзиною сухарей. Видно, что уж чиновники давно собрались и выпили по первому стакану чаю. Акакий Акакиевич, повесивши сам шинель свою, вошел в комнату, и перед ним мелькнули в одно время свечи, чиновники, трубки, столы для карт, и смутно поразили слух его беглый, со всех сторон подымавшийся разговор и шум передвигаемых стульев. Он остановился весьма неловко среди комнаты, ища и стараясь придумать, что ему сделать. Но его уже заметили, приняли с криком, и все пошли тот же час в переднюю и вновь осмотрели его шинель. Акакий Акакиевич хотя было отчасти и сконфузился, но, будучи человеком чистосердечным, не мог не порадоваться, видя, как все похвалили шинель.

 

Тыргъмæ куы бахызтис, уæд Акакий Акакиевич ауыдта пъолыл цалдæр рæнхъы къалостæ. Се ’хсæн, уаты астæу лæууыдис самовар сырсыргæнгæ æмæ тæф къуыбылæйттæй уадзгæ. Къултыл ауыгъд уыдысты цинелтæ ’мæ пæлæзтæ, уыдоны ’хсæн уыдис уырддзарм æмæ хъæдабæ ’фцæгготджынтæ дæр. Мидæгæй хъуыстис хъæлæба æмæ ныхас. Дуар куы байгом æмæ лакей куы рацыд æд поднос, йæ уæлæ афтид агуывзæтæ, æхсырысæрыстон æмæ сухариты къалати, афтæмæй, уæд хъæлæба æмæ ныхас æвиппайды райхъуыстысты бынтон сыгъдæг æмæ зылангæй. Бæрæг уыд, чиновниктæ раджы кæй æрæмбырд сты æмæ кæй фесты цымд сæ фыццаг цайы агуывзæтæ. Акакий Акакиевич йæхæдæг æрцауыгъта йæ цинел æмæ бахызт уатмæ. Йæ разы уыцы иумæ ферттывтой цырæгътæ, чиновниктæ, лулæтæ, къамæйхъазæн стъолтæ, æмæ куыддæр фæуыргъуыйау алырдыгæй хъуысгæ цырд ныхас æмæ бандæтты змæлыны уынæрæй. Уый ныллæуыд сæццæйау уаты тæккæ астæу, цы ми кæна, ууыл хъуыдыгæнгæйæ. Фæлæ йæ уæдмæ ауыдтой æмæ, сæ хъæр ноджы фæтыхджындæр кæнгæйæ, иууылдæр ракалдысты тыргъмæ æмæ та йын ногæй æркæстытæ кодтой йæ цинелмæ. Акакий Акакиевич кæд фефсæрмы ис, уæддæр, сыгъдæгзæрдæ адæймаг уæвгæйæ æнæ бацин гæнгæ нæ фæци, куы федта, иууылдæр ын йæ цинелæй æппæлынц, зæгъгæ, уæд.

Потом, разумеется, все бросили и его и шинель и обратились, как водится, к столам, назначенным для виста. Все это: шум, говор и толпа людей, — все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою; наконец подсел он к игравшим, смотрел в карты, засматривал тому и другому в лица и чрез несколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно, тем более что уж давно наступило то время, в которое он, по обыкновению, ложился спать. Он хотел проститься с хозяином, но его не пустили, говоря, что непременно надо выпить в честь обновки по бокалу шампанского. Через час подали ужин, состоявший из винегрета, холодной телятины, паштета, кондитерских пирожков и шампанского.

 

Стæй йын иууылдæр фæуагътой йæхи дæр æмæ йæ цинелы дæр, уæдæ цы, æмæ, куыд вæййы, афтæ аздæхтысты вистæй хъазынæн нысангонд стъолтæм. Уыдон иууылдæр: хъæлæба, ныхас æмæ адæмы къорд, —уыдон иууылдæр диссагау кастысты Акакий Акакиевичмæ. Уый нал зыдта, йæхи куыд дардтаид, уый, цы фæкодтаид йæ къухтæ, йæ къæхтæ æмæ йæ гуыр æгасæй дæр. Æппынфæстаг хæстæг бабадтис хъазджытæй иутæм, кастис къамтæм, бакастис-иу куы иуы, куы иннæйы цæсгоммæ æмæ цасдæр рæстæджы фæстæ байдыдта йæ ком ивазын, байдыдта æнкъард кæнын, уæлдайдæр та, куы аивгъуыдта, йæ ахуырмæ гæсгæ, йæ хуыссын афон, уæд. Фæндыдис æй хæрзæхсæв зæгъын фысымæн, фæлæ йæ нæ бауагътой, фæйнæ нуазæны шампайнаг баназын хъæуы ног дзаумайы тыххæй, зæгъгæ. Сахаты фæстæ æрæвæрдтой æхсæвæр; уыдис дзы винегрет, уазал роды дзидза, паштет, кондитерон гуылтæ æмæ шампайнаг сæн.

Акакия Акакиевича заставили выпить два бокала, после которых он почувствовал, что в комнате сделалось веселее, однако ж никак не мог позабыть, что уже двенадцать часов и что давно пора домой. Чтобы как-нибудь не вздумал удерживать хозяин, он вышел потихоньку из комнаты, отыскал в передней шинель, которую не без сожаления увидел лежавшею на полу, стряхнул ее, снял с нее всякую пушинку, надел на плеча и опустился по лестнице на улицу.

 

Акакий Акакиевичæн бануазын кодтой дыууæ нуазæны, æмæ йæм уыдоны фæстæ афтæ кæсын байдыдта, цыма уаты фæхъæлдзæгдæр ис, фæлæ дзы уæддæр нæ рох кодта, æмбисæхсæв кæй ссис æмæ йын сæхимæ цæуыны афон рагæй кæй у. Цæмæй йæ фысым искуыдтæй уромын фæнд не скодтаид, уый тыххæй æнæхъыпп, æнæсыппæй рацыди уатæй, тыргъы рацагуырдта йæ цинел, — уый лæууыди пъолыл дæргъæй, — ацагъта йæ, йæ пакъуытæ-йеддæ йын аппæрста, æрбакодта йæ йæ уæлæ æмæ æрхызтис асиныл уынгмæ.

На улице все еще было светло. Кое-какие мелочные лавчонки, эти бессменные клубы дворовых и всяких людей, были отперты, другие же, которые были заперты, показывали, однако ж, длинную струю света во всю дверную щель, означавшую, что они не лишены еще общества и, вероятно, дворовые служанки или слуги еще доканчивают свои толки и разговоры, повергая своих господ в совершенное недоумение насчет своего местопребывания.

Акакий Акакиевич шел в веселом расположении духа, даже подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою, которая, как молния, прошла мимо и у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения. Но, однако ж, он тут же остановился и пошел опять по-прежнему очень тихо, подивясь даже сам неизвестно откуда взявшейся рыси.

 

Уынджы ма уыдис рухс. Иуæй-иу лыстæг дзаумæтты дуканитæ, кæртгæсты æмæ алыхуызон адæмты æмбырдгæнæн иудадзыг клубтæ, уыдысты гом, иннæтæй та, æхгæд ма сæ чи уыд, уыдонæй, дуæртты зыхъхъыртæй æддæмæ цыдис рухсы даргъ тынтæ. Уымæй бæрæг уыд, уыдон дæр нырма æнæ адæм кæй не сты, æмæ сæ, æвæццæгæн, кæртыты нæлгоймаг æмæ сылгоймаг кусджытæ сæ дамдумтæ æмæ ныхæстæ фæуынмæ кæй хъавынц, сæ хицæутты, кæм сты, уый нæ зонынæй бынтон гуырысхойы бафтаугæйæ.

Акакий Акакиевич цыдис хъæлдзæг зæрдæйы уагимæ, суанг ма, бæрæг нæу, цæмæн, æвиппайды цавæрдæр сылгоймаджы фæдыл дæр азгъордта. Уыцы сылгоймаг арвы ферттывдау ауади йæ фæрсты, æмæ йæ буары алы хай дæр кодта цавæрдæр æнахуыр змæлд. Акакий Акакиевич ныллæууыдис æмæ та ацыдис фыццагау сабыр цыдæй, йæхæдæг дæр ма фæдис кодта, уыцы цырддзинад æм кæцæй фæзындис, ууыл.

Скоро потянулись перед ним те пустынные улицы, которые даже и днем не так веселы, а тем более вечером. Теперь они сделались еще глуше и уединеннее: фонари стали мелькать реже — масла, как видно, уже меньше отпускалось; пошли деревянные домы, заборы; нигде ни души; сверкал только один снег по улицам, да печально чернели с закрытыми ставнями заснувшие низенькие лачужки. Он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечною площадью с едва видными на другой стороне ее домами, которая глядела страшною пустынею.

Вдали, бог знает где, мелькал огонек в какой-то будке, которая казалась стоявшею на краю света. Веселость Акакия Акакиевича как-то здесь значительно уменьшилась. Он вступил на площадь не без какой-то невольной боязни, точно как будто сердце его предчувствовало что-то недоброе. Он оглянулся назад и по сторонам: точное море вокруг него. «Нет, лучше и не глядеть», — подумал и шел, закрыв глаза, и когда открыл их, чтобы узнать, близко ли конец площади, увидел вдруг, что перед ним стоят почти перед носом какие-то люди с усами, какие именно, уж этого он не мог даже различить. У него затуманило в глазах и забилось в груди. «А ведь шинель-то моя!» — сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник.

 

Уалынмæ адаргъ сты йæ разы, канд æхсæвыгон нæ, фæлæ боныгон дæр уыйбæрц хъæлдзæг чи нæ уыд, уыцы æдзæрæг уынгтæ. Ныр уыдон уыдысты ноджы æдзынæгдæр æмæ талынгдæр, фанартæ сæ æмбæлдис стæмæй стæмдæр, — æвæццæгæн сын зети лæвæрдтой къаддæр, сæ хæдзæрттæ æмæ æмбондтæ уыдысты хъæдын; иунæг змæлæг сæ никуы уыд; æрмæст æрттывта урс мит уынгты, æмæ æнкъардæй сау дардтой фынæй ныллæг хæдзæрттæ æхгæд рудзынгæмбæрзæнтимæ. Акакий Акакиевич æрбацæйхæццæ кодта æнæкæрон фæзмæ. Уый уыдис тæссаг æдзæрæг бæстæйы хуызæн, йæ иннæ фарсæй зына-нæзына зындысты хæдзæрттæ.

Дард, хуыцау йæ зонæг — кæм, æрттывта цавæрдæр будкæйы рухсы цъыртт. Уыцы будкæ, цыма дунейæн йæ кæроныл æвæрд уыдис, зындис афтæ. Ацы ран Акакий Акакиевичæн йæ хъæлдзæгдзинад дзæвгар фæкъаддæр ис. Уый бацыд фæзмæ цавæрдæр æнæбары тасимæ, цыма йæ зæрдæ цыдæр фыдбылыз æнкъардта, афтæ. Уый фæкастис фæстæмæ æмæ дыууæрдæм: йæ алфæмблай уыдис растæндæр денджызы хуызæн. «Нæй, хуыздæр уыдзæн нæ кæсын», — ахъуыды кодта уый æмæ цыдис дарддæр, йæ цæстытæ бамбæрзта, афтæмæй æмæ сæ куы байгом кодта, фæзы кæронмæ ма йæ бирæ хъæуы æви нæ, уый базонынмæ, уæд æваст ауыдта, йæ разы кæй лæууы цавæрдæр лæгтæ рихитимæ, цавæр уыдысты бæлвырд, уый равзарын йæ бон дæр нал бацис. Йæ цæстытæ атартæ сты æмæ йæ риуы гуыпп-гуыпп ссыди. «Цинел мæн куы у!» сдзырдта сæ иу арвнæрæгау, йе ’фцæгготмæ йын фæлæбургæйæ.

Акакий Акакиевич хотел было уже закричать «караул», как другой приставил ему к самому рту кулак величиною в чиновничью голову, примолвив: «А вот только крикни!» Акакий Акакиевич чувствовал только, как сняли с него шинель, дали ему пинка поленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал. Чрез несколько минут он опомнился и поднялся на ноги, но уж никого не было. Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет, стал кричать, но голос, казалось, и не думал долетать до концов площади. Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через площадь прямо к будке, подле которой стоял будочник и, опершись на свою алебарду, глядел, кажется, с любопытством, желая знать, какого черта бежит к нему издали и кричит человек. Акакий Акакиевич, прибежав к нему, начал задыхающимся голосом кричать, что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабят человека. Будочник отвечал, что он не видал ничего, что видел, как остановили его среди площади какие-то два человека, да думал, что то были его приятели; а что пусть он, вместо того чтобы понапрасну браниться, сходит завтра к надзирателю, так надзиратель отыщет, кто взял шинель. Акакий Акакиевич прибежал домой в совершенном беспорядке: волосы, которые еще водились у него в небольшом количестве на висках и затылке, совершенно растрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу. Старуха, хозяйка квартиры его, услыша страшный стук в дверь, поспешно вскочила с постели и с башмаком на одной только ноге побежала отворять дверь, придерживая на груди своей, из скромности, рукою рубашку; но, отворив, отступила назад, увидя в таком виде Акакия Акакиевича. Когда же рассказал он, в чем дело, она всплеснула руками и сказала, что нужно идти прямо к частному, что квартальный надует, пообещается и станет водить; а лучше всего идти прямо к частному, что он даже ей знаком, потому что Анна, чухонка, служившая прежде у нее в кухарках, определилась теперь к частному в няньки, что она часто видит его самого, как он проезжает мимо их дома, и что он бывает также всякое воскресенье в церкви, молится, а в то же время весело смотрит на всех, и что, стало быть, по всему видно, должен быть добрый человек. Выслушав такое решение, Акакий Акакиевич печальный побрел в свою компату, и как он провел там ночь, предоставляется судить тому, кто может сколько-нибудь представить себе положение другого.

 

Акакий Акакиевич ма бæргæ хъавыди ныхъхъæр кæнымæ «караул», фæлæ йын уæдмæ иннæ йæ былтæм бахаста чиновничы сæры йас мустучъи æмæ йæм бартхъирæн кодта: «Чысылдæр-ма ныхъхъæр кæн!» Акакий Акакиевич ма бамбæрста æрмæст, цинел ын йæ рагъæй куыд раластой, стæй йæ фæсте уæрагæй куыд скъуырдтой æмæ миты дæлгоммæ куыд ахауд. Гъе ’ндæр ницыуал æмбæрста æппындæр. Иу цалдæр минуты фæстæ йе ’муд æрцыдис æмæ слæууыд йæ къæхтыл, фæлæ йæ цуры ничиуал уыд. Уый æнкъардта, быдыры уазал кæй уыд, цинел дæр ыл кæй нал уыд; хъæр кæнын байдыдта, фæлæ, бæрæг уыд, йæ хъæлæс фæзы кæрæттæм хъуысгæ дæр кæй нæ кодта. Удрауæлдайæ хъæргæнгæ уый ныййарц ис фæзыл комкоммæ будкæмæ. Уымæн йæ цуры лæууыдис будкæгæс йæ алебардæйы æнцой æмæ кастис цымыдисау, цæмæ йæм æрбатæхы уыцы лæг хъæргæнгæ. Акакий Акакиевич æм куы ’рбахæццæ ис, уæд ыл, тыхулæфт кæнгæйæ, райдыдта хъæртæ, цы фынæй кæныс ам, дзæбæх цæуылнæ кæсыс, нæ уыныс адæймаджы стигъынц, уый, зæгъгæ. Будкæгæс ын загъта, ницы федтон, зæгъгæ, федтон дам, цавæрдæр дыууæ лæджы дæ куыд æрурæдтой фæзы астæу, фæлæ, дам, дын сæ дæ хæлæрттæ æнхъæл уыдтæн; дзæгъæлы загъд кæныны бæсты, дам, фæлтау райсом цæстдарæгмæ бацу, æмæ, дам, надзиратель ссардзæн, чи дын байста дæ цинел, уый. Акакий Акакиевич æрбазгъордта сæхимæ бынтон æнæфснайдæй: йæ сæрыхъуынтæ, сæрыхъуынтæй дæр ыл уый бæрц цы уыди — æрмæст йæ къæбутыл æмæ йæ къæмисæнтыл цы æнæбары хæлттæ уыди, уыдон бынтондæр  , йæ фарс æмæ йæ риу, стæй йæ хæлаф æгасæй дæр уыдысты миты. Зæронд ус, йæ фатеры хицау, дуары тыхджын гуыппытæ куы айхъуыста, уæд фестад йæ хуыссæнæй æмæ, йæ иу къахыл басмахъ, афтæмæй рауад дуар гом кæнынмæ, йæ хæдоны риуыл йæ къухæй хæцгæйæ, фæлæ дуар куы бакодта æмæ Акакий Акакиевичы ахæм хуызы куы ауыдта, уæд алæууыд фæстæмæ. Акакий Акакиевич куы радзырдта, цæй мидæг ис хъуыддаг, уæд ус йæ къухтæ ныццагъта æмæ загъта, цæуын хъæуы комкоммæ частнæймæ, зæгъгæ, кварталон фæсайдзæнис, баныфс æвæрдзæнис, стæй уæд ракæ-бакæ байдайдзæнис; фæлæ хуыздæр уыдзæнис комкоммæ частнæймæ бацæуын, уый йын чысыл зонгæ дæр у, зæгъгæ, уымæн æмæ чухонкæ Анна, раздæр æм хæринаггæнæгæй чи куыста, уый ныр ныллæууыдис частнæймæ сывæллонгæсæй, арæх ын йæхи дæр фены сæ хæдзары цурты дæугæ, æмæ, дам, уый дæр алы хуыцаубон вæййы аргъуаны, фæкувы, афтæмæй алкæмæ дæр фæкæсы хъæлдзæгæй. Æмæ, дам, йæ ахаст æппæтæй дæр бæрæг у, уый зæрдæхæлар адæймаг хъуамæ уа. Ахæм уынаффæмæ байхъусгæйæ, Акакий Акакиевич æнкъардæй бацыд йæ уатмæ, æмæ, уым куыд арвыстаид æхсæв, ууыл ахъуыды кæнæд искæй уавæр йæ зæрдæмæ хæссын йæ бон кæмæн у, уый.

Поутру рано отправился он к частному; но сказали, что спит; он пришел в десять — сказали опять: спит; он пришел в одиннадцать часов — сказали: да нет частного дома; он в обеденное время — но писаря в прихожей никак не хотели пустить его и хотели непременно узнать, за каким делом и какая надобность привела и что такое случилось. Так что наконец Акакий Акакиевич раз в жизни захотел показать характер и сказал наотрез, что ему нужно лично видеть самого частного, что они не смеют его не допустить, что он пришел из департамента за казенным делом, а что вот как на них пожалуется, так вот тогда они увидят. Против этого писаря ничего не посмели сказатъ, и один из них пошел вызвать частного. Частный принял как-то чрезвычайно странно рассказ о грабительстве шинели. Вместо того чтобы обратить внимание на главный пункт дела, он стал расспрашивать Акакия Акакиевича: да почему он так поздно возвращался, да не заходил ли он и не был ли в каком непорядочном доме, так что Акакий Акакиевич сконфузился совершенно и вышел от него, сам не зная, возымеет ли надлежащий ход дело о шинели или нет. Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в его жизни). На другой день он явился весь бледный и в старом капоте своем, который сделался еще плачевнее. Повествование о грабеже шинели, несмотря на то что нашлись такие чиновники, которые не пропустили даже и тут посмеяться над Акакием Акакиевичем, однако же, многих тронуло.

 

Райсомæй раджы араст ис уый частнæймæ; фæлæ йын загътой, хуысгæ кæны, зæгъгæ; бацыдис æм дæс сахатыл — загътой та: хуысгæ кæны; бацыдис æм иуæндæс сахатыл — загътой: частнæй сæхимæ нæй; уый йæм сихорафон — фæлæ йæ æнхъæлмæгæсæн уаты писыртæ бауадзынмæ нæ хъавыдысты, фæндыд сæ æнæмæнгæй базонын, цавæр хъуыддаджы фæдыл æм æрбацыди, цавæр хъуагдзинад æй æрбакодта ардæм, цы ’рцыдис. Акакий Акакиевич дæр йæ царды мидæг иухатт сфæнд кодта характер равдисын æмæ загъта цæхгæр, частнæйæн йæхи фенын æй кæй хъæуы, уыдонæн сæ бон кæй нæ у, уый нæ бауадзын, æз, дам, æрбацыдтæн департаментæй къазнайы хъуыддаджы фæдыл æмæ, дам, уыл куы бахъаст кæнон, уæд уæм бæрæг уыдзæни. Уый ныхмæ писыртæ ницы бауæндыдысты зæгъын, æмæ сæ иу бацыди частнæймæ фæдзурынмæ. Частнæй куыддæр æнахуыргомау байхъуыста цинелы байсты хабармæ. Хъуыддагæн йæ ахсджиагдæрмæ хъус æрдарыны бæсты, уый фæрсын байдыдта Акакий Акакиевичы: æмæ афтæ æрæгмæ цæмæн здæхтæ уæхимæ, кæд, миййаг, исты æнæуаг хæдзармæ бацыдтæ æмæ уым фæдæ, зæгъгæ. Акакий Акакиевпч бынтондæр ныфсæрмы æмæ рацыдис уырдыгæй, йæхæдæг дæр æй нæ зыдта, цинелы хъуыддагæн, куыд æмбæлы, афтæ фæндаг лæвæрд æрцæудзæн æви нæ. Уыцы бон æнæхъæнæй дæр уый нæ уыдис йæ куысты (фыццаг хатт йæ царды мидæг). Дыккаг бон уый æрбацыд бынтондæр фæлурсæй, йæ зæронд капоты. Цинелы байсты хабар, чиновниктæй бирæмæ бахъардта, кæд дзы разындис, ацы ран дæр Акакий Акакиевичыл йæ худты хай чи ахицæн кодта, ахæмтæ, уæддæр.

Решились тут же сделать для него складчину, но собрали самую безделицу, потому что чиновники и без того уже много истратились, подписавшись на директорский портрет и на одну какую-то книгу, но предложению начальника отделения, который был приятелем сочинителю, — итак, сумма оказалась самая бездельная.

Один кто-то, движимый состраданием, решился, по крайней мере, помочь Акакию Акакиевичу добрым советом, сказавши, чтоб он поспел не к квартальному, потому что хоть и может случиться, что квартальный, желая заслужить одобрение начальства, отыщет каким-нибудь образом шинель, но шинель все-таки останется в полиции, если он не представит законных доказательств, что она принадлежит ему; а лучше всего, чтобы он обратился к одному значительному лицу, что значительное лицо, спишась и сносясь с кем следует, может заставить успешнее идти дело.

Нечего делать, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу. Какая именно и в чем состояла должность значительного лица, это осталось до сих пор неизвестным. Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем, место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, еще значительнейшими. Но всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное. Впрочем, он старался усилить значительность многими другими средствами, именно: завел, чтобы низшие чиновники встречали его еще на лестнице, когда он приходил в должность; чтобы к нему являться прямо никто не смел, а чтоб шло все порядком строжайшим: коллежский регистратор докладывал бы губернскому секретарю, губернский секретарь — титулярному или какому приходилось другому, и чтобы уже, таким образом, доходило дело до него. Так уж на святой Руси все заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника. Говорят даже, какой-то титулярный советник, когда сделали его правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную комнату, назвавши ее «комнатой присутствия», и поставил у дверей каких-то капельдинеров с красными воротниками, в галунах, которые брались за ручку дверей и отворяли ее всякому приходившему, хотя в «комнате присутствия» насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол.

 

Сфæнд кодтой æхсæны уымæн æхца æрæвæрын, фæлæ сæм æрæмбырд ис хæрз чысыл, уымæн æмæ чиновниктæ æнæуый дæр бирæ фæхæсджынтæ сты. Уыдон департаменты хайады хицауы уынаффæмæ гæсгæ (уый уыдис фыссæгæн йæ хæлар) æрæмбырд кодтой уый агъоммæ директоры портрет æмæ иу цавæрдæр чиныг балхæнынæн, — æмæ афтæ, æрæмбырд кодтой хæрз ницæйаг суммæ.

Иу чидæр, Акакий Акакиевичæн тæригъæдгæнгæйæ, сфæнд кодта баххуыс кæнын уымæн уынаффæйæ æмæ йын бацамыдта, цæмæй бацæуа кварталонмæ нæ, фæлæ иу зынгæ адæймагмæ, уымæн æмæ, чи зоны, афтæ рауайдзæн, æмæ хистæр хицауады цæсты цæмæй ма бафта, уый тыххæй кварталон куы бацархайа цинелы исты ’гъдауæй ссарыныл, уæддæр цинел баззайдзæнис пъæлицæйы, закъонмæ гæсгæ куы нæ равдиса Акакий Акакиевич, бæлвырд йæхи кæй у, уый, уæд; хуыздæр уыдзæн бацæуын иу зынгæ лæгмæ, уый, кæимæ æмбæлы, уыдонимæ йæхи сбæтдзæнис; ныффысдзæнис сæм æмæ хъуыддаг рæвдздæр ацæуын кæндзæн.

Цы гæнæн уыдис, Акакий Акакиевич сфæнд кодта уыцы зынгæ лæгмæ фæцæуын. Цы бынаты уыдис, уыцы зынгæ лæг, цы уыдис йæ куыст, уый ныры онг дæр ничи зоны. Зонын хъæуы, уыцы зынгæ лæг æрæджы кæй ссис зынгæ лæг, уæды онг та уыдис æнæзынгæ адæймаг. Йæ бынат ныр дæр нæ уыдис уыйбæрц зынгæ уымæй ноджы зынгæдæрты цур. Фæлæ кæддæриддæр разыны ахæм адæм, иннæты цæсты æнæзынгæ чи вæййы, уый зынгæ кæмæн вæййы. Кæй кой кæнæм, уыцы зынгæ лæг йæ зынгæдзинад тыхджындæр кæнын фæлвæрдта бирæ æндæр мадзæлтты фæрцы: скодта ахæм фæтк, цæмæй-иу йæ бынатмæ куы ’рбацыдис, уæд æм ныллæгдæр чиновниктæ æнхъæлмæ кастаиккой асиныл; цæмæй йæм комкоммæ бацæуын мачи уæндыдаид, фæлæ кæстæрæй хистæрмæ: коллегион регистратор хъуамæ баныхас кодтаид губернæйы секретаримæ, губернæйы секретарь — титулярон кæнæ æндæр советникимæ, æмæ афтæмæй фæстагмæ хъуамæ хъуыддаг бахæццæ уыдаид уымæ. Афтæ сыгъдæг Уæрæсейы алкæуылдæр бахæцыд фæзмыны низ, алчи дæр фæзмы йæ хицауы. Афтæ дзурынц, зæгъгæ, дам, цавæрдæр титулярон советник, иу цавæрдæр хицæн чысыл къæнцыларæн æй уынаффæгæнæг куы скодтой, уæд уайтагъд йæхицæн ацарæзта хицæн уат æмæ йæ схуыдта «присутствиейы уат», йæ дуары раз ын æрæвæрдта цавæрдæр капелдинерты сырх æфцæгготты æмæ галунты мидæг, уыдон-иу алы æрбацæуæгæн дæр дуар байгом кодтой, афтæмæй та «присутствиейы уаты» тыххæй цыдис хуымæтæджы фыссæн стъол.


 

Приемы и обычаи значительного лица были солидны и величественны, но не многосложны. Главным основанием его системы была строгость. «Строгость, строгость и — строгость», — говаривал он обыкновенно и при последнем слове обыкновенно смотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил. Хотя, впрочем, этому и не было никакой причины, потому что десяток чиновников, составлявших весь правительственный механизм канцелярии, и без того был в надлежащем страхе; завидя его издали, оставлял уже дело и ожидал стоя ввытяжку, пока начальник пройдет через комнату. Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: «Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?» Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральский чин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если ему случалось быть с ровными себе, он был еще человек как следует, человек очень порядочный, во многих отношениях даже не глупый человек; но как только случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином пониже его, там он был просто хоть из рук вон: молчал, и положение его возбуждало жалость, тем более что он сам даже чувствовал, что мог бы провести время несравненно лучше. В глазах его иногда видно было сильное желание присоединиться к какому-нибудь интересному разговору и кружку, но останавливала его мысль: не будет ли это уж очень много с его стороны, не будет ли фамильярно, и не уронит ли он чрез то своего значения? И вследствие таких рассуждений он оставался вечно в одном и том же молчаливом состоянии, произнося только изредка какие-то односложные звуки, и приобрел таким образом титул скучнейшего человека. К такому-то значительному лицу явился наш Акакий Акакиевич, и явился во время самое неблагоприятное, весьма некстати для себя, хотя, впрочем, кстати для значительного лица.

 

Зынгæ лæгæн йе ’гъдæуттæ æмæ йæ архæйдтытæ кæд тынг вазыгджын нæ уыдысты, уæддæр уыдысты биноныг æмæ стыр. Йæ системæйы ахсджиагдæр бындуры æвæрд уыд карздзинад. «Карздзинад, карздзинад æмæ — карздзинад», дзырдта-иу уый æмæ-иу фæстаг дзырд дзургæйæ, кæимæ дзырдта, уый цæсгоммæ нымдзаст ис. Уыцы карздзинадæн æфсондæр ницы уыдис, уымæн æмæ къæнцылары хицауадон механизм цы дæс чиновничы уыдысты, уыдон æнæуый дæр уыдысты, куыд æмбæлы, афтæ тасы: дардмæ-иу æй куы ауыдтой, уæд-иу сæ куыст ныууагътой æмæ-иу æм лæугæйæ цырагъау æнæ змæлгæйæ æнхъæлмæ кастысты, цалынмæ сæ цурты не ’рбацыдаид, уæдмæ. йæ алы ныхасы дæр кæсдæртимæ зындис тызмæгдзинад, æмæ-иу уыдис æрмæст æртæ фразæйæ: «Куыд уæндыс? Зоныс, кæимæ дзурыс, уый? Æмбарыс, дæ разы чи лæууы?» Фæлæ уæддæр уыдис зæрдæхæлар адæймаг, æмбæлттимæ хорз, хæрзаудæг; фæлæ йæ инæлары чин бынтондæр сæрра кодта. Инæлары чин куы райста, уæд фæдзæгъæлау, йæ фæндагæй фæиппæрд ис æмæ æппындæр нал зыдта, цы ма кæна, уый. Йæхи æмхуызæттимæ-иу куы уыдис, уæд-иу уыдис, куыд æмбæлы, ахæм адæймаг, æгъдауджын адæймаг, бирæ цæмæйдæрты æнæ зонд дæр нæ уыдис; фæлæ-иу куы сæмбæлдис, йæхицæй чин дæлдæрты æхсæнады, уæд ма-иу уымæн æмбал кæм уыди: йæ дзыхæй-иу ныхас нал хаудис, æмæ-иу йæ уавæр уыдис фæтæригъæд кæныны аккаг, уæлдайдæр та уымæн, æмæ йæхæдæг æмбæрста, йæ бон кæй у йæ рæстæг бирæ хуыздæр арвитын. Йæ цæстыты-иу стæм хатт зындис тыхджын фæндон искæцы æхсызгон ныхасмæ кæнæ къордмæ æнгом балæууын, фæлæ-иу куы ахъуыды кодта, æгæр ныллæг нæ уадзын мæхи, зæгъгæ, æгæр хуымæтæг нæ уыдзæн, нæ фесæфдзæн мæ кад, зæгъгæ, уæд-иу баурæдта йæхи. Ахæм хъуыдыты тыххæй уый æппынæдзух уыдис уыцы иу мадзурайы уавæры, æрмæст-иу искуы иу хатт схауди йæ дзыхæй иууæнгон дзырдтæ, æмæ йын афтæмæй лæвæрд æрцыд хæрзæнкъард адæймаджы титул. Гъе ахæм зынгæ лæгмæ бацыдис нæхи Акакий Акакиевич æмæ йæм бахаудта тынг æвзæр рæстæджы, æвзæр йæхицæн, дзæбæх та зынгæ лæгæн.

Значительное лицо находился в своем кабинете и разговорился очень-очень весело с одним недавно приехавшим старинным знакомым и товарищем детства, с которым несколько лет не видался. В это время доложили ему, что пришел какой-то Башмачкин. Он спросил отрывисто: «Кто такой?» Ему отвечали:

 

Зынгæ лæг уыдис йæ кабинеты æмæ хъæлдзæг ныхæстæ кодта, иукъорд азы кæимæ нæ федтой кæрæдзийы, æрæджы чи ссыд, ахæм рагон зонгæ æмæ сабион æмбалимæ. Уыцы рæстæджы йын фехъусын кодтой; æрбацыди дæм цавæрдæр Башмачкин, зæгъгæ. Уый афарста цæхгæр: «Чи?» Дзуапп ын радтой:

«Какой-то чиновник». — «А! может подождать, теперь не время», — сказал значительный человек. Здесь надобно сказать, что значительный человек совершенно прилгнул: ему было время, они давно уже с приятелем переговорили обо всем и уже давно перекладывали разговор весьма длинными молчаньями, слегка только потрепливая друг друга по ляжке и приговаривая: «Так-то, Иван Абрамович!» — «Этак-то, Степан Варламович!» Но при всем том, однако же, велел он чиновнику подождать, чтобы показать приятелю, человеку давно не служившему и зажившемуся дома в деревне, сколько времени чиновники дожидаются у него в передней. Наконец наговорившись, а еще более намолчавшись вдоволь и выкуривши сигарку в весьма покойных креслах с откидными спинками, он наконец как будто вдруг вспомнил и сказал секретарю, остановившемуся у дверей с бумагами для доклада: «Да, ведь там стоит, кажется, чиновник; скажите ему, что он может войти». Увидевши смиренный вид Акакия Акакиевича и его старенький вицмундир, он оборотился к нему вдруг и сказал: «Что вам угодно?» — голосом отрывистым и твердым, которому нарочно учился заране у себя в комнате, в уединении и перед зеркалом, еще за неделю до получения нынешнего своего места и генеральского чина. Акакий Акакиевич уже заблаговременно почувствовал надлежащую робость, несколько смутился и, как мог, сколько могла позволить ему свобода языка, изъяснил с прибавлением даже чаще, чем в другое время, частиц «того», что была-де шинель совершенно новая, и теперь ограблен бесчеловечным образом, и что он обращается к нему, чтоб он ходатайством своим как-нибудь того, списался бы с господином обер-полицмейстером или другим кем и отыскал шинель. Генералу, неизвестно почему, показалось такое обхождение фамильярным.

 

«Цавæрдæр чиновник». — «А! фæлæудзæн, ныр афон нал у», — загъта зынгæ лæг. Ацы ран зæгъын хъæуы, зынгæ лæг сайгæ кæй кодта: уымæн уыдис рæстæг, йæ хæларимæ сæ ныхæстæ раджы ахицæн кодтой æмæ-иу ныхасæй ныхасы ’хсæн дзæвгар фесты æнæдзургæ æрмæст-иу кæрæдзийы фæсонтæ бахостой æмæ-иу загътой: «Афтæ гъе, Иван Абрамович!» — «Гъе афтæ, Степан Варламович!» Фæлæ уæддæр загъта чиновникæй, банхъæлмæ кæсæд, зæгъгæ, цæмæй равдыстаид йæ хæларæн, рагæй куысты чи нал уыд æмæ сæхимæ, хъæуы, йæ цард чи ’рвыста, уымæн, цас æм фенхъæлмæ кæсынц чиновниктæ тыргъы, уый. Фæстагмæ, куы фæдзырдтой сæ фаг, ноджыдæр фылдæр та æнæдзургæйæ куы фæбадтысты æмæ куы бадымдтой сигарæ тынг æнцон бадæн къæлæтджын бандæтты фæстæмæ аппаргæ чъылдымтимæ, уæд, æппынфæстаг, цыма æвиппайды фæхъуыды кодта æмæ загъта, дуары раз æд гæххæттытæ доклады тыххæй чи алæууыд, уыцы секретарæн: «О, уым, æнхъæлдæн, æнхъæлмæ кæсы чиновник, зæгъут ын, æмæ æрбацæуа». Акакий Акакиевичы сабыр хуыз æмæ зæронд вицмундир фенгæйæ, уый æваст сдзырдта хъæрæй æмæ фидар хъæлæсы уагæй: «Цы уæ хъæуы?» Ахæм хъæлæсæй дзурыныл уый барæй ахуыр кодта йæхи рагацау, иунæгæй айдæны раз, йæ ныры бынаты ныллæууын æмæ инæлары чин райсынæй къуыри раздæр. Акакий Акакиевичы рагацау, куыд æмбæлы, афтæ тас бацыд, куыддæр йæхи мидæг фæтыхстис, æмæ ма йæ бон куыд уыд, йе ’взаг цæйбæрц карста, уыйбæрц бамбарын кодта, йæ ныхасмæ æндæр хæттытæй ацы хатт хайыг «афтæ» фылдæр æфтаугæйæ, йæ цинел кæй уыд хæрз нæуæг, æмæ йын ныр æнæхатыр стыгъд кæй бачындæуыд, æмæ кæй куры уымæй, цæмæй ныффысса обер-полицмейстермæ кæнæ æндæр искæмæ курдиат йæ цинел ын ссарыны тыххæй. Инæлармæ, бæрæг нæу цæмæн, Акакий Акакиевичы ахæм ахаст фæкастис æгæр хуымæтæг.

— Что вы, милостивый государь, — продолжал он отрывисто, — не знаете порядка? куда вы зашли? не знаете, как водятся дела? Об этом вы должны были прежде подать просьбу в канцелярию; она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь доставил бы ее уже мне.

— Но, ваше превосходительство, — сказал Акакий Акакиевич, стараясь собрать всю небольшую горсть присутствия духа, какая только в нем была, и чувствуя в то же время, что он вспотел ужасным образом, — я ваше превосходительство осмелился утрудить потому, что секретари того... ненадежный народ...

 

— Уый циу, уæ бæрзонддзинад, — кодта дарддæр йæ ныхас инæлар хъæрæй, — æгъдау нæ зонут? Кæдæм æрбацыдыстут? Нæ зонут, хъуыддæгтæ куыд кæнгæ сты, уый? Уый тыххæй хъуамæ балæвæрдтаис раздæр курдиат къæнцылармæ; уый хъуамæ бацыдаид столоначальникмæ, хайады сæргълæууæгмæ, стæй лæвæрд æрцыдаид секретарьмæ, секретарь та йæ сæмбæлын кодтаид мæнмæ...

— Фæлæ, уæ иууылбæрзонддзинад», загъта Акакий Акакиевич, цы чысыл хъару ма йæм уыдис, уый æрæмбырд гæнгæйæ, уыимæ, тынг кæй схид ис, уый æмбаргæйæ: «æз, уæ иууылбæрзонддзинад, уымæн бауæндыдтæн сымахæн зын скæнынмæ, æмæ секретарьтæ афтæ... æнæууæнк адæм...»

 

— Что, что, что? — сказал значительное лицо. — Откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!

Значительное лицо, кажется, не заметил, что Акакию Акакиевичу забралось уже за пятьдесят лет. Стало быть, если бы он и мог назваться молодым человеком, то разве только относительно, то есть в отношении к тому, кому уже было за семьдесят лет.

 

— Цы, цы, цы? — фæкодта зынгæ лæг: «кæцæй уæм фæзынднс, ахæм зонд? кæцæй уæм æрцыдис, ахæм хъуыдытæ? уый цавæр знæтдзинад ахæлиу ис æрыгон адæмы ’хсæн хицæутты æмæ бæрзонддæрты ныхмæ?

Зынгæ лæг, æвæццæгæн, не ’рхъуыды кодта, Акакий Акакиевичы азтæ фæндзайæ кæй фæфылдæр сты. Кæд ын æрыгон адæймаг схонæн уыдис, уæддæр, æвæццæгæн, æвдай азы кæуыл сæххæст ис, уыдонимæ абаргæйæ.

— Знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? я вас спрашиваю.

 

— Зонут, уыдæттæ кæмæн дзурут, уый? Æмбарут, уæ разы чи лæууы, уый? Æмбарут уый, æмбарут?

Тут он топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно. Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять: если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлепнулся на пол; его вынесли почти без движения. А значительное лицо, довольный тем, что эффект превзошел даже ожидание, и совершенно упоенный мыслью, что слово его может лишить даже чувств человека, искоса взглянул на приятеля, чтобы узнать, как он на это смотрит, и не без удовольствия увидел, что приятель его находился в самом неопределенном состоянии и начинал даже с своей стороны сам чувствовать страх.

 

Ацы ран уый йæ къахæй ныггуып кодта, йæ хъæлæс афтæ фæбæрзонд кæнгæйæ, æмæ æндæр исчи дæр æнæ фæтæрсгæ нæ фæуыдаид. Акакий Акакиевич фæци мардау, бадзой-дзой кодта, ныззыр-зыр кодта æгасæйдæр æмæ йæ бон лæууын нал уыд: хъахъхъæнджытæ куы нæ ’рбауадаиккой æмæ йыл куы нæ фæхæцыдаиккой, уæд пъолыл йæ тъæпп фæцыдаид; рахастой йæ бынтондæр уадзыгæй. Зынгæ лæг та, хъуыддаг, йæхæдæг дæр æнхъæл куыд нæ уыд, афтæ кæй рацыд æмæ йæ дзырды бон адæймаджы ахæм тас бафтауын кæй у, уымæй разы уæвгæйæ йæ хæлармæ зулмæ бакаст: фæндыдис æй базонын, уымæ та куыд кæсы; æхсызгон ын уыд, куы федта, йæ хæлар кæй уыд бынтон æнæбæрæг уавæры æмæ йæхæдæг дæр тарстхуыз куы уыдис, уæд.

Как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног. В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим. Он шел по вьюге, свистевшей в улицах, разинув рот, сбиваясь с тротуаров; ветер, по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырех сторон, из всех переулков. Вмиг надуло ему в горло жабу, и добрался он домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель. Так сильно иногда бывает надлежащее распеканье! На другой же день обнаружилась у него сильная горячка. Благодаря великодушному вспомоществованию петербургского климата болезнь пошла быстрее, чем можно было ожидать, и когда явился доктор, то он, пощупавши пульс, ничего не нашелся сделать, как только прописать припарку, единственно уже для того, чтобы больной не остался без благодетельной помощи медицины; а впрочем, тут же объявил ему чрез полтора суток непременный капут. После чего обратился к хозяйке и сказал: «А вы, матушка, и времени даром не теряйте, закажите ему теперь же сосновый гроб, потому что дубовый будет для него дорог». Слышал ли Акакий Акакиевич эти произнесенные роковые для него слова, а если и слышал, произвели ли они на него потрясающее действие, пожалел ли он о горемычной своей жизни, — ничего это не известно, потому что он находился все время в бреду и жару. Явления, одно другого страннее, представлялись ему беспрестанно: то видел он Петровича и заказывал ему сделать шинель с какими-то западнями для воров, которые чудились ему беспрестанно под кроватью, и он поминутно призывал хозяйку вытащить у него одного вора даже из-под одеяла; то спрашивал, зачем висит перед ним старый капот его, что у него есть новая шинель; то чудилось ему, что он стоит перед генералом, выслушивая надлежащее распеканье, и приговаривает: «Виноват, ваше превосходительство!» — то, наконец, даже сквернохульничал, произнося самые страшные слова, так что старушка хозяйка даже крестилась, отроду не слыхав от него ничего подобного, тем более что слова эти следовали непосредственно за слогом «ваше превосходительство». Далее он говорил совершенную бессмыслицу, так что ничего нельзя было понять; можно было только видеть, что беспорядочные слова и мысли ворочались около одной и той же шинели.

 

Куыд æрхызтис асиныл, куыд рацыд уынгмæ, уыдæттæй ницыуал хъуыды кодта Акакий Акакиевич. Уый нал æмбæрста йæ къухты дæр æмæ йæ къæхтæ дæр. Йæ цæрæнбонты ахæм тыхджын бæллæхы никуыма бахауд, уыимæ ноджы æддагон инæларимæ. Уынджы æхситт кодта тымыгъ. Акакий Акакиевич цыдис йæ дзых байгомгæнгæйæ, дыууæрдæм рахаубахаугæнгæйæ; дымгæ йыл, Бетъырбухы куыд вæййы кæддæриддæр, афтæ дымдта алырдыгæй, дымдта йыл алы фæрсмæ уынгæй дæр. Тыххæй ма æрбахæццæ сæхимæ, йæ бон дзурын нал уыд, афтæмæй; уайтагъд срынчын, ныррæсыд æмæ афтæмæй ныффæлдæхт йæ хуыссæны. Афтæ тыхджын вæййы хаттæй-хатт искæй загъд! Дыккаг бон тынг стæвд ис рынчын. Бетъырбухы бæстыхъæды зæрдæхæлар æххуысы руаджы йæ низ фæтагъддæр кодта йæхи; дохтыр æм куы ’рбацыд æмæ йын куы асгæрста йæ пульс, уæд ма йын бацамыдта æрмæст, сæвæрын ыл хъæуы тæвд, зæгъгæ, уый дæр æрмæст æфсонæн, рынчын æнæ дохтыры æххуыс нæ баззад, зæгъгæ; фæлæ йын уым æмбарын дæр бакодта йæхицæн, иу бон æмæ æрдæджы фæстæ кæй уыдзæн æнæмæнгæй йæ кæрон. Уый фæстæ баздæхтис хæдзары хицау зæронд усмæ æмæ йын загъта: «Сымах та, мæ мады хай, рæстæг дæр дзæгъæлы мауал сафут, закъаз ын скæнут нæзы чырын, уымæн æмæ тулдз чырын уымæн æгæр зынаргъ слæудзæн». Фехъуыста Акакий Акакирвич йæ адзалы ныхæстæ æви нæ, кæд сæ фехъуыста, уæд та йæм бандæвтой æви нæ, æрфæсмон кодта, миййаг, йе ’намонд цардыл æви нæ,—уыдæттæн ницы зонæм, уымæн æмæ æдзух уыди тæвд æмæ кодта дзæгъæл дзырд. Йæ цæстытыл æнæ ’рæнцойæ уадысты алыхуызон диссæгтæ: куы-иу федта Петровичы, закъаз æм лæвæрдта ног цинел цавæрдæр къæппæджытимæ хуыснæджыты ахсынæн, хуыснæджытæ та йæ æппынæдзух нæ уагътой йæ сынтæджы бынæй, æмæ-иу алы минут дæр дзырдта йæ фатеры хицау зæронд усмæ, цæмæй йын дзы иуы раласа йæ хъæццулы бынæй; куы-иу афарста, йæ разы цæмæн ис ауыгъдæй йæ зæронд капот, ног цинел ын куы ис; куы-иу уыдта, цыма лæууы инæлары раз, хъусы йын йæ загъдмæ æмæ дзуры: бахатыр кæнут, уæ иууылбæрзонддзинад; куы та-иу кодта æлгъитгæ, ахæм ныхæстæ-иу загъта, æмæ-иу зæронд ус фырдисæй йæхиуыл дзуæрттæ ’фтауынмæ фæцис: йæ цæрæнбонты дзы ахæмæй никуы ницы фехъуыста, уæлдайдæр та сæ «уæ иууылбæрзонддзинады» фæстæ кæй дзырдта, уый тыххæй. Дарддæр уый кодта бынтон æдылы ныхас, бамбарæн дæр ын дзы ницы уыд; рахатæн уыдис æрмæст, йæ хъуыдытæ æмæ йæ ныхæстæ иууылдæр кæй уыдысты, уыцы иу цинелы фæдыл.

Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух. Ни комнаты, ни вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников, а во-вторых, оставалось очень немного наследства, именно: пучок гусиных перьев, десть белой казенной бумаги, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, и уже известный читателю капот. Кому все это досталось, бог знает: об этом, признаюсь, даже не интересовался рассказывающий сию повесть. Акакия Акакиевича свезли и похоронили. И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимания и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось на царей и повелителей мира... Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник-де требует; но сторож должен был возвратиться ни с чем, давши отчет, что не может больше прийти, и на запрос «почему?» выразился словами:

«Да так, уж он умер, четвертого дня похоронили».

 Таким образом узнали в департаменте о смерти Акакия Акакиевича, и на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее.

 

Æппынфæстаг, мæгуыр Акакий Акакиевич радта йæ уд. Нæдæр йæ уатыл, нæдæр йæ дзаумæттыл æрцыд мыхуыр æвæрд, уымæн æмæ йын, иуæй, нæ уыдис байзæддаг, иннæмæй та йын бынæй дæр бирæ ницы уыд, æгасæйдæр: хъазы систы баст, иу десть урс къазнайы гæххæттæй, æртæйы фæлыст цъындатæ, йæ хæлафæй чи аскъуыдис, ахæм æгънæджытæй дыууæ-æртæ æмæ, чиныгкæсджытæн зындгонд чи у, уыцы капот. Кæй фесты, уыдон, хуыцау йæ зонæг: уымæ, сæттын ыл, йæ хъус нæ бадардта ацы радзырд фыссæг дæр. Акакий Акакиевичы аластой æмæ йæ бавæрдтой. Æмæ Бетъырбух баззадис æнæ Акакий Акакиевич, цыма дзы уæвгæ дæр никуы уыд, уыйау. Фесæфт æмæ фæтары ис ахæм  уæвæгой, бахъахъхъæнæг кæй нæ уыд, искæмæн зынаргъ чи нæ уыд, хъус æрдарæг кæмæ нæ уыд, суанг ма æрдзиртасæджы дæр йæхимæ чи нæ ’ркæсын кодта, афтæмæй уый та хуымæтæджы бындзы дæр нæ ауадзы æнæ сæрдзæвæныл æркæнгæ æмæ йæм микроскопæй æркæсгæ; ахæм уæвæгой, сæргуыбырæй къæнцылары хынджылæг чи фæбыхста æмæ æнæ ’вирхъау хъуыддаг æрцæугæ ингæнмæ чи ныххызт, фæлæ уæддæр йæ царды тæккæ кæроны цæсты фæныкъуылдмæ рухс уазæг цинелы хуызы кæмæ фæзындис æмæ йæ мæгуыр цард кæмæн барæвдыдта, æмæ уый фæстæ фыдбылыз æнæбауромгæ кæй сæрыл æртыхст, дунейы паддзæхты æмæ уынаффæгæнджыты сæртыл куыд тыхстис, афтæ... Йæ амæлынæй иуцалдæр боны фæстæ йæм йæ фатермæ æрвыст æрцыдис департаментæй хъахъхъæнæг, хицау дæм дзуры, зæгъгæ; фæлæ хъахъхъæнæг аздæхтис фæстæмæ æнæ дзуаппæй æмæ фехъусын кодта, йæ бон æрбацæуын нал у, зæгъгæ; афарстой йæ: «Цæуылнæ?» æмæ сын загъта:

«Афтæ, уый нал ис, цыппар боны цæуы йæ баныгæдыл».

Гъе, афтæмæй базыдтой департаменты Акакий Акакиевичы амард, æмæ дыккаг бон йæ бынаты бадтис ног чиновник, асæй уымæй дзæвгар бæрзонддæр, йæ фыст та уыдис уый фысты хуызæн растæвæрд дамгъæтæй нæ, фæлæ бирæ къулаивдæр æмæ зулдæр.

Но кто бы мог вообразить, что здесь еще не все об Акакии Акакиевиче, что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за не примеченную никем жизнь. Но так случилось, и бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание. По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы — словом, всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной. Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нем тотчас Акакия Акакиевича; но это внушило ему, однако же, такой страх, что он бросился бежать со всех ног и оттого не мог хорошенько рассмотреть, а видел только, как тот издали погрозил ему пальцем.

 

Фæлæ чи фенхъæлдтаид, æмæ Акакий Акакиевичы хъуыддаг ууыл нæ ахицæн, зæгъгæ, йæ амарды фæстæ ма йын иуцалдæр боны нывгонд у ацæрын хъуыстгондæй, цыма йын йæ уæлæуыл цард кæй ничи бафиппайдта, уый тыххæй лæвар у, афтæ? Фæлæ афтæ рауадис хъуыддаг, æмæ нæ мæгуыр истори æнæ ’нхъæлæджы фæцис фантастикон кæроныл. Бетъырбухыл айхъуыстис, зæгъгæ, Калинкины хиды цур æмæ ноджы дарддæр дæр æхсæвыгæтты зынын байдыдта цавæрдæр мард — чиновничы хуызы. Уый, дам, агуры цавæрдæр байсгæ цинел æмæ уый хыгъдмæ, кæуыл сæмбæлы, уыдонæн, чин æмæ æндæр ахæмтæ не ’взаргæйæ, се рæгътæй растигъы сæ цинелтæ:  гæдыдзарм, уырддзарм, бæмбæджджын мидæггæгтимæ,  енотдзарм, рувасдзарм, арсдзарм кæрцытæ, иу ныхасæй, алыхуызон цæрмттæ, адæм сæхи уæттæ æрæмбæрзынмæ цыдæриддæр æрхъуыды кодтой, уыдон. Департаменты чиновниктæй иу йæхи цæстытæй федта уыцы марды æмæ уайтагъд базыдта, уый Акакий Акакиевич кæй у; фæлæ дзы афтæ тынг фæтарстис æмæ цыппæрвадыгæй лидзынмæ фæцис, æмæ йæм уымæ гæсгæ дзæбæх бакæсын дæр йæ бон нал бацис, æрмæст ма ауыдта, дардæй йæм йæ къухы æнгуылдзæй куыд бартхъирæн кодта, уый.

Со всех сторон поступали беспрестанно жалобы, что спины и плечи, пускай бы еще только титулярных, а то даже самих тайных советников, подвержены совершенной простуде по причине ночного сдергивания шинелей. В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мертвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом, и в том едва было даже не успели. Именно булочник какого-то квартала в Кирюшкином переулке схватил было уже совершенно мертвеца за ворот на самом месте злодеяния, на покушении сдернуть фризовую шинель с какого-то отставного музыканта, свиставшего в свое время на флейте. Схвативши его за ворот, он вызвал своим криком двух других товарищей, которым поручил держать его, а сам полез только на одну минуту за сапог, чтобы вытащить оттуда тавлинку с табаком, освежить на время шесть раз на веку примороженный нос свой; но табак, верно, был такого рода, которого не мог вынести даже и мертвец. Не успел булочник, закрывши пальцем свою правую ноздрю, потянуть левою полгорсти, как мертвец чихнул так сильно, что совершенно забрызгал им всем троим глаза. Покамест они поднесли кулаки протереть их, мертвеца и след пропал, так что они не знали даже, был ли он, точно, в их руках. С этих пор будочники получили такой страх к мертвецам, что даже опасались хватать и живых, и только издали покрикивали: «Эй, ты, ступай своею дорогою!» — и мертвец-чиновник стал показываться даже за Калинкиным мостом, наводя немалый страх на всех робких людей. Но мы, однако же, совершенно оставили одно значительное лицо, который, по-настоящему, едва ли не был причиною фантастического направления, впрочем, совершенно истинной истории. Прежде всего долг справедливости требует сказать, что одно значительное лицо скоро по уходе бедного, распеченного в пух Акакия Акакиевича почувствовал что-то вроде сожаления. Сострадание было ему не чуждо; его сердцу были доступны многие добрые движения, несмотря на то что чин весьма часто мешал им обнаруживаться. Как только вышел из его кабинета приезжий приятель, он даже задумался о бедном Акакии Акакиевиче. И с этих пор почти всякий день представлялся ему бледный Акакий Акакиевич, не выдержавший должностного распеканья. Мысль о нем до такой степени тревожила его, что неделю спустя он решился даже послать к нему чиновника узнать, что он и как и нельзя ли в самом деле чем помочь ему; и когда донесли ему, что Акакий Акакиевич умер скоропостижно в горячке, он остался даже пораженным, слышал упреки совести и весь день был не в духе. Желая сколько-нибудь развлечься и позабыть неприятное впечатление, он отправился на вечер к одному из приятелей своих, у которого нашел порядочное общество, а что всего лучше — все там были почти одного и того же чина, так что он совершенно ничем не мог быть связан. Это имело удивительное действие на душевное его расположение. Он развернулся, сделался приятен в разговоре, любезен — словом, провел вечер очень приятно.

 

Алырдыгæй æдзух цыдис хъæстытæ, зæгъгæ, канд титулярон советникты уæхсчытæ æмæ чъылдымтæ куы уаиккой, æхсæвыгон сын сæ цинелтæ кæй раластæуы, уый тыххæй, фæлæ сийынц суанг сусæг советниктæн сæхи уæхсчытæ æмæ чъылдымтæ дæр. Пъæлицæйы лæвæрд æрцыдис дзырд æрцахсын æнæмæнгæй марды, фæнды удæгасæй, фæнды мардæй, æмæ йæ бафхæрын карздæр æфхæрдæй, цæмæй иннæтæ мауал уæндой; æмæ, чысыл ма бахъæуа, æнтысгæ дæр сын бакæна. Кæцыдæр кварталы будкæгæс Кирюшкины уынджы фæцæйахста марды йе ’фцæгготæй, цавæрдæр, йæ куыст бынтондæр чи ныууагъта, йæ рæстæджы уадындзæй чи уасыд, ахæм музыканты фризæй конд цинел раласынмæ куыд хъавыд, афтæ. Йе ’фцæгготæй йæ ацахсгæйæ фæсидтис хъæрæй æндæр дыууæ ’мбалмæ æмæ уыдонæн бафæдзæхста, хæцут ыл, зæгъгæ, йæхæдæг æрмæст хæрз чысыл рæстæгмæ  нывнæлдта йæ цырыхъхъы хъусмæ, сласта дзы тамакодон æд тамако æмæ дзы сысмыста æхсæз хатты йын чи басыд, уыцы фындзæй. Фæлæ тамако, æвæццæгæн, уыдис ахæм, марды фындз дæр кæй нæ баурæдтаид. Йæ бон нæма бацис будкæгæсæн рахиз фындзы хуынкъ æнгуылдзæй бамбæрзын æмæ галиуæй сæлвасын йæхимæ армы дзыхъхъæй тамако, афтæ мард тынг æрæхснырста æмæ æртæйæн дæр сæ цæстытæ байдзаг кодта. Цалынмæ уыдон сæ къухтæ тымбылæй сæ цæстытæм хастой асæрфынмæ, уæдмæ мардæн йæ фæд дæр æрбайсæфт, суанг ма зонгæ дæр нал кодтой, бæлвырд сæ къухты уыдис, æви нæ. Уæдæй фæстæмæ будкæгæстæ афтæ тæрсын байдыдтой мæрдтæй, æмæ ма удæгæстæм дæр уыдонмæ гæсгæ нал уæндыдысты, æрмæст-иу дардæй хъæр кæнын байдыдтой: «Гъей, цæугæ дæ фæндагыл!» Мард чиновник та-иу фæзындис Калинкины хиды иннæ фарс дæр æмæ тæппуд адæмы уæнгты тыхджын тас уагъта. Фæлæ мах бынтон ныууагътам иу зынгæ лæджы. бæлвырдæй та уый хъуамæ уыдаид аххосджын ацы бынтон æцæг историйы фантастикон здæхты. Фыццаджыдæр, рæстдзинад домы зæгъын, уыцы зынгæ лæг уайтагъд, загъды фæстæ Акакий Акакиевич куы рацыд, уæд ын тæригъæд кæнын байдыдта. Искæмæн фæтæригъæд кæнынæй бынтон æнæ хай нæ уыдис; йæ зæрдæйы уымæн дæр змæлыди бирæ хорздзинæдтæ, кæд ын сæ йæ чин раргом кæнын нæ уагъта, уæддæр. Куыддæр æрцæуæг хæлар йæ кабинетæй рацыд, афтæ ма уый хъуыды кæныныл дæр фæцис мæгуыр Акакий Акакиевичыл. Æмæ уæдæй фæстæмæ алы бон дæр йæ цæстытыл уадис фæлурсæй Акакий Акакиевич. Ууыл хъуыды кæнын æй уый бæрц тыхсын кодта, æмæ ма йæм иу къуырийы фæстæ æрвитгæ дæр акодта чиновничы базонынмæ, куыд у, кæд ын истæмæй йæ бон баххуыс кæнын у, зæгъгæ; æмæ йын куы фехъусын кодтой, Акакий Акакиевич кæй амард, уый, уæд цавддурау фæцис, фæсмон æй хордта æмæ бон-изæрмæ йæ чемы нæ уыд. йæхи иучысыл аирхæфсын æмæ уыцы æнамонд хабар ферох кæныны тыххæй йæ изæр арвитынмæ ацыдис йæ хæлæрттæй иумæ, уым баййæфта дзæбæх адæм, уæлдай хорз та дзы уый уыдис, æмæ дзы цы адæм уыдис, уыдон иууылдæр уыцы иу чины кæй уыдысты, æмæ йæм уымæ гæсгæ басты хуызæнæй ницы уыд. Уыцы хъуыддаг диссаджы дзæбæх фæзындис йæ зæрдæйы ахастыл. Уый йæхи ауагъта, ныхасгæнгæйæ уыди зæрдæмæдзæугæ, алкæимæдæр фæлмæн, иу ныхасæй, тынг дзæбæх æрвыста йæ изæр.

За ужином выпил он стакана два шампанского — средство, как известно, недурно действующее в рассуждении веселости. Шампанское сообщило ему расположение к разным экстренностям, а именно: он решил не ехать еще домой, а заехать к одной знакомой даме, Каролине Ивановне, даме, кажется, немецкого происхождения, к которой он чувствовал совершенно приятельские отношения. 

 

Æхсæвæрыл банызта иу-дыууæ агуывзæйы шампайнагæй — зæрдæ фæхъæлдзæгдæргæнæн хос. Шампайнаг йæ сразæнгард кодта æндæр хъуыддæгтæм дæр: уый сфæнд кодта сæхимæ цæуын нæ, фæлæ йæ зонгæ сылгоймаг Каролинæ Ивановнæмæ. Каролинæ Ивановнæ, æнхъæлдæн, уыди немыцаг, æмæ йæм зынгæ лæг дардта тынг хæлары зæрдæ.

Надобно сказать, что значительное лицо был уже человек немолодой, хороший супруг, почтенный отец семейства. Два сына, из которых один служил уже в канцелярии, и миловидная шестнадцатилетняя дочь с несколько выгнутым, но хорошеньким носиком приходили всякий день целовать его руку, приговаривая: «bonjour, papa». Супруга его, еще женщина свежая и даже ничуть не дурная, давала ему прежде поцеловать свою руку и потом, переворотивши ее на другую сторону, целовала его руку. Но значительное лицо, совершенно, впрочем, довольный домашними семейными нежностями, нашел приличным иметь для дружеских отношений приятельницу в другой части города. Эта приятельница была ничуть не лучше и не моложе жены его; но такие уж задачи бывают на свете, и судить об них не наше дело. Итак, значительное лицо сошел с лестницы, сел в сани и сказал кучеру: «К Каролине Ивановне», — а сам, закутавшись весьма роскошно в теплую шинель, оставался в том приятном положении, лучше которого и не выдумаешь для русского человека, то есть когда сам ни о чем не думаешь, а между тем мысли сами лезут в голову, одна другой приятнее, не давая даже труда гоняться за ними и искать их. Полный удовольствия, он слегка припоминал все веселые места проведенного вечера, все слова, заставившие хохотать небольшой круг; многие из них он даже повторял вполголоса и нашел, что они всь так же смешны, как и прежде, а потому не мудрено, что и сам посмеивался от души. Изредка мешал ему, однако же, порывистый ветер, который, выхватившись вдруг бог знает откуда и невесть от какой причины, так и резал в лицо, подбрасывая ему туда клочки снега, хлобуча, как парус, шинельный воротник или вдруг с неестественною силою набрасывая ему его на голову и доставляя, таким образом, вечные хлопоты из него выкарабкиваться. Вдруг почувствовал значительное лицо, что его ухватил кто-то весьма крепко за воротник. Обернувшись, он заметил человека небольшого роста, в старом поношенном вицмундире, и не без ужаса узнал в нем Акакия Акакиевича. Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом. Но ужас значительного лица превзошел все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнес такие речи: «А! так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! не похлопотал об моей, да еще и распек, — отдавай же теперь свою!» Бедное значительное лицо чуть не умер. Как ни был он характерен в канцелярии и вообще перед низшими, и хотя, взглянувши на один мужественный вид его и фигуру, всякий говорил: «У, какой характер!» — но здесь он, подобно весьма многим, имеющим богатырскую наружность, почувствовал такой страх, что не без причины даже стал опасаться насчет какого-нибудь болезненного припадка. Он сам даже скинул поскорее с плеч шинель свою и закричал кучеру не своим голосом: «Пошел во весь дух домой!» Кучер, услышавши голос, который произносится обыкновенно в решительные минуты и даже сопровождается кое-чем гораздо действительнейшим, упрятал на всякий случай голову свою в плечи, замахнулся кнутом и помчался как стрела. Минут в шесть с небольшим значительное лицо уже был пред подъездом своего дома. Бледный, перепуганный и без шинели, вместо того чтобы к Каролине Ивановне, он приехал к себе, доплелся кое-как до своей комнаты и провел ночь весьма в большом беспорядке, так что на другой день поутру за чаем дочь ему сказала прямо: «Ты сегодня совсем бледен, папа». Но папа молчал и никому ни слова о том, что с ним случилось, и где он был, и куда хотел ехать. Это происшествие сделало на него сильное впечатление. Он даже гораздо реже стал говорить подчиненным: «Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?»; если же и произносил, то уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело. Но еще более замечательно то, что с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца: видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечам; по крайней мере, уже не было нигде слышно таких случаев, чтобы сдергивали с кого шинели. Впрочем, многие деятельные и заботливые люди никак не хотели успокоиться и поговаривали, что в дальних частях города все еще показывался чиновник-мертвец. И точно, один коломенский будочник видел собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение; но, будучи по природе своей несколько бессилен, так что один раз обыкновенный взрослый поросенок, кинувшись из какого-то частного дома, сшиб его с ног, к величайшему смеху стоявших вокруг извозчиков, с которых он вытребовал за такую издевку по грошу на табак, — итак, будучи бессилен, он не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до тех пор, пока наконец привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: «Тебе чего хочется?» — и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь.

 

Зæгъын хъæуы уый, æмæ зынгæ лæг кæй нæ уыдис иууыл æрыгæттæй, уыдис хорз æмкъай æмæ бинонты цытджын фыд. Алы бон-иу æм æрбацыдысты йæ дыууæ фырты, сæ иу куыста къæнцылары, æмæ йæ рæсугъд æхсæрдæсазыккон чызг, æддæмæ къуыпгомау фындзимæ, æмæ-иу ын францусагау загътой «bonjour, papa». Йæ бинойнаг нырма уыдис дзæбæхгомау æрыгон сылгоймаг, уый-иу æм фыццаг бадардта йæ къух аба кæнынмæ, стæй-иу æй фæфæлдæхта иннæрдæм æмæ-иу ын аба кодта йæхи къухæн. Фæлæ зынгæ лæг, йæ бинонты рæвдыдæй кæд разы уыд, уæддæр ссардта йæхицæн   хæзгул горæты æндæр хайы. Уый нæ уыдис хуыздæр йæхи бинойнагæй, нæдæр рæсугъддæр уыд; фæлæ дунейы вæййы ахæм хæстæ, æмæ уыдоныл тæрхон кæиын мах хъуыддаг нæу. Æмæ афтæ, зынгæ лæг æрцыдис асиныл, сбадтис дзоныгъы æмæ загъта бæхтæрæгæн: «Каролинæ Ивановнæмæ», йæхæдæг йæхи хъарм цинелы парахат æрбатухгæйæ уыдис уыцы дзæбæх зæрдæйы уавæры, уырыссаг адæймагæн хуыздæр æрхъуыдыгæнæн кæмæн нæй, ома уыдис ахæм уавæры, адæймаг йæхæдæг куыд ницæуыл хъуыды кæна, афтæмæй хъуыдытæ, сæ иуæй иннæ хуыздæр, сæхæдæг йæ сæрмæ куы фæбырсынц, сæ агурын æмæ сæ фæдыл рауай-бауай йын зын куыд нæ уа, афтæ. Хаттæй-хатт æй хъыгдардта уæддæр тыхджын дымгæ, уый æваст кæцæйдæр, хуыцау йаз зонæг, кæцæй æмæ цæй тыххæй, февзæрдис, йæ цæсгом ын æлхысчъытæ кодта, калдта йыл мит æмæ-иу ын йæ цинелы ’фцæггот сфæйлыдта пæлæзау, кæннод та-иу ын æй æвиппайды йæ тых йæ бонæй йæ сæрыл æрæппæрста æмæ йæ афтæмæй кодта тыхсын. Æвиппайды зынгæ лæгмæ фæкастис афтæ, цыма йын чидæр фæсте йе ’фцæгготыл фидар ныххæцыд. Фæстæмæ фæзилгæйæ, уый ауыдта иу лæджы, асæй ныллæггомау, йæ уæлæ дæрдджын вицмундир, æмæ базыдта Акакий Акакиевичы. Æнæ тас бацæугæ кæм фæуыдаид зынгæ лæг. Чиновничы цæсгом уыдис фæлурс, миты хуызæн, æмæ уыдис бынтондæр мардау. Фæлæ йæ тасæн æппын кæрон нал уыди зынгæ лæгæн, куы федта, йæ дзых зылын у, уæд æмæ йын, ингæны тæссаг тæф ыл скæнгæйæ, куы загъта ахæм ныхæстæ: «А! мæнæ мын дæ ныр! æппынфæстаг дæ æрцахстон де ’фцæгготæй! мæн дæ цинел куы хъæуы! нæ батыхсттæ мæноныл, æмæ ма мын ноджы загъд дæр самадтай. —æри ныр дæхион!» Мæгуыр зынгæ лæджы йæ уд сисынмæ бирæ нал хъуыд. Кæд цыфæнды хъæбатыр уыд къæнцылары æмæ æнæуый дæр дæлдæрты раз æмæ кæд æрмæст йæ хъæбатыр хуызмæ æмæ гуыры кондмæ бакæсгæйæ-иу алчидæр фæкодта: «У, цы лæджыхъæд æм и!» уæддæр ам уый æндæр бирæ хъæбатыр хуызтау банкъардта ахæм тас, æмæ ма суанг, фæсурæй дæр старсти, æмæ йын уыцы тарст дæр æнæ æфсон нæ уыди. Уый ма йæхæдæг дæр фæтагъд кодта йæ цинел йе уæхсчытæй феппарыныл æмæ йæ хъæлæсы дзагæй ныхъхъæр кодта бæхтæрæгыл: «Скъæргæ тагъддæр нæхимæ!» Бæхтæрæг куы фехъуыста уыцы хъæр, ахæм хъæр та фæкæнынц фæстаг минутты æмæ ма йемæ схауы ноджы æцæгдæр цыдæр, уæд йæ сæр йе уæхсчыты ’хсæн амбæхста, цы нæ вæййы, зæгъгæ, йæ ехсæй бæхтæм февзыста æмæ фатау атахтис размæ. Иу æхсæз минутæй чысыл фылдæрмæ зынгæ лæг фестадис йæ хæдзары дуармæ. Фæлурсæй, тарстæй æмæ æнæ цинелæй, Каролинæ Ивановнæмæ ацауыны бæсты, уый æрбахæццæ сæхимæ, куыддæртæй бахызт йæ уатмæ æмæ тынг змæстæй арвыста йе ’хсæв. Райсомæй цай цымыныл куы ’рбадтис, уæд ма йын йæ чызг дæр загъта: «Ды абон бынтондæр фæлурс дæ, папæ». Фæлæ папæ лæууыд хъусæй æмæ иунæг ныхас дæр никæмæн загъта, цы йыл æрцыдис, кæм уыди, кæдæм фæнд кодта цæуын, уыдæтты тыххæй. Уыцы хабар ыл фæзындис тынг. Уый къаддæр дзырдта ныр, йæ бар кæуыл цыд, уыдонæн: «Куыд уæндут, æмбарут, уæ разы чи ис»; кæд-иу сæ загъта, уæддæр-иу, цалынмæ байхъуыста хъуыддаг цæй мидæг ис, уымæ, уæдмæ нæ. Фæлæ уымæй диссагдæр та уый уыд, æмæ уæдæй фæстæмæ мард чиновник кæй никуыуал фæзынд: æвæццæгæн, инæлары цинел разынд йæ тæккæ аккаг, ахæм хабар дæр никуыуал райхъуыст æмæ ма искæмæн йæ цинел раластæуыд, зæгъгæ. Фæлæ ма уæддæр бирæ тыхсаг æмæ мæтгæнаг адæймæгты ницы ’гъдауæй фæндыдис басабыр æмæ дзырдтой, зæгъгæ, горæты дæрддзæф хæйтты ма фæзыны мард чпновник. Æмæ, æцæгдæр, иу коломнæйаг будкæгæс йæхи дыууæ цæстæй федта, иу хæдзары фæстæйæ кæй фæзынд цавæрдæр æндæрг; фæлæ æрдзæй æдыхгомау уæвгæйæ, иу хаттæй иу егъау хъыбыл дæр иу хæдзары фæстæмæ разгъоргæйæ афæлдæхта, бæхтæрджытæ ма йыл худгæ дæр фæкодтой, æмæ сæ уый тыххæй æрцагуырдта фæйнæ капеччы тамакойæн, — æмæ афтæ, æдых уæвгæйæ, нæ бауæндыд йæ бауромын, афтæмæй йæ фæдыл цыд талынджы, цалынмæ æндæрг æваст нæ фæзылд фæстæмæ æмæ, æрлæуугæйæ, нæ афарста: «Цы дæ хъæуы?» æмæ йын равдыста ахæм мустучъи, удæгæстæм дæр кæй не ссардæуыдзæн.

 

Будочник сказал: «Ничего», — да и поворотил тот же час назад. Привидение, однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте.

 

Будкæгæс ын загъта: «Ницы», — æмæ уыцы сахат фæстæмæ фездæхт. Æндæрг та, асæй уыдис бирæ бæрзонддæр, уыдис ын дынджыр рихитæ, йе ’ргом Обуховы хиды ’рдæм саразгæйæ, аныгъуылдис бынтондæр æхсæвы тары.

      * Сæргæндты сыфмæ *