АРГЪÆУТТÆ ÆМÆ ТАУРÆГЪТÆ

  Сохранена оригинальная орфография и пунктуация М.Ю. Лермонтова.
 

Уырыссагау радзырд ныффыста – М.Ю. Лермонтов

 

Ирон æвзагмæ йæ раивта – Æмбалты Цоцко


 

 


 

АШИК-КЕРИБ

Турецкая сказка

 

АШИК-КЕРИБ

Туркаг аргъау
 

Давно тому назад, в городе Тифлизе, жил один богатый турок; много аллах дал ему золота, но дороже золота была ему единственная дочь Магуль-Мегери: хороши звезды на небеси, но за звездами живут ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех девушек Тифлиза.

Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб; пророк не дал ему ничего кроме высокого сердца — и дара песен; играя на саазе (балалайка турец.) и прославляя древних витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять богатых и счастливых;

— на одной свадьбе он увидал Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга. Мало было надежды у бедного Ашик-Кериба получить ее руку — и он стал грустен, как зимнее небо.

 

Раджыма-раджыма царди æмæ уыди Калачы иу хъæздыг туркаг. Бирæ сызгъæрин ын радта хуыцау, фæлæ сызгъæринæй зынаргъдæр уымæн уыди йæ иунæг чызг Магул-Мегери. Хорз сты стъалытæ арвыл, фæлæ стъалыты фæстæ цæрынц зæдтæ, уыдон та сты ноджыдæр хуыздæр, афтæ Магул-Мегери дæр уыди Калачы чызджытæн сæ тæккæ хуыздæр.

Царди ма Калачы иу мæгуыр, Ашик-Кериб. Ницы бахай кодта уымæн пахуымпар фосæй; фæлæ уый уыди бæрзонд зæрдæйы хицау æмæ йын уацмысы курдиат уыди лæвæрд. Саазæй цæгъдгæ, Туркестаны сгуыхт адæмы кадджытæ кæнгæ, уый зылди чындзæхсæвтыл æмæ хъæлдзæг дардта фæрныг адæмы.

Иу чындзæхсæвы уый æмæ Магул-Мегери фемдзаст сты æмæ кæрæдзийы бауарзтой. Фæлæ Магул-Мегери йæ къухы бафтдзæн, уымæй йæхицæн уый бæрц зæрдæ не ’вæрдта æмæ æрæнкъард, зымæгон арвау.

Вот раз он лежал в саду под виноградником и наконец заснул; в это время шла мимо Магуль-Мегери с своими подругами; и одна из них, увидав спящего ашика (балалаечник), отстала и подошла к нему:

«Что ты спишь под виноградником, запела она, вставай, безумный, твоя газель идет мимо»;

он проснулся — девушка порхнула прочь, как птичка; Магуль-Мегери слышала ее песню и стала ее бранить:

«Если б ты знала, отвечала та, кому я пела эту песню, ты бы меня поблагодарила: это твой Ашик-Кериб»;

— «Веди меня к нему», сказала Магуль-Мегери; — и они пошли.

 

Иу хатт хуыссыди уый цæхæрадоны, сæнæфсиры бын, æмæ афынæй. Уыцы сахат йæ рæзты фæцæйцыди Магул-Мегери йе ’мгæрттимæ; уыдонæй иу ауыдта фынæй ашикы (фæндырдзæгъдæджы), фæфæстиат æмæ йæ уæлхъус алæууыди.

— Цы хуыстæй хуыссыс сæнæфсирыбын, — ныззарыди чызг, — уæлæмæ, æнæзонд, дæ зæрдæйы уидаг дæ рæзты рацæуы.

Ашик-Кериб æрыхъал, фæлæ чызг маргъау атахт. Магул-Мегери фехъуыста чызджы зарын æмæ йын рауайдзæф кодта.

— Кæмæн зарыдтæн, уый куы зонис, уæд ма мæ бузныг дæр фæуис: уый кæд уыди дæ Ашик-Кериб.

— Цом-ма йæм уæдæ! — загъта Магул-Мегери, æмæ араст сты.

Увидав его печальное лицо, Магуль-Мегери стала его спрашивать и утешать;

— «Как мне не грустить, отвечал Ашик-Кериб, я тебя люблю — и ты никогда не будешь моею». —

«Проси мою руку у отца моего, говорила она, и отец мой сыграет нашу свадьбу на свои деньги, и наградит меня столько, что нам вдвоем достанет».

 

Магул-Мегери уымæн йæ æнкъард цæсгоммæ куы бакаст, уæд æй фæрсынтæ байдыдта, зæрдæтæ йын æвæрдта.

— Æмæ æнкъард дæр куыд нæ кæнон, — загъта Ашик-Кериб, — фыццаг хатт дæ куы федтон, уæдæй ардæм мын дæуæй фæстæмæ никуыуал ницы ис, афтæмæй та мæ хай фæуыдзынæ, уымæй мæ зæрдæ рухс нæу.

— Мæ фыдмæ сминæвар кæн, уый чындзæхсæв сараздзæн йæхи хардзæй, стæй нæ дыууæ дæр цæмæй цæрæм, уый бæрц нын ратдзæн.

— «Хорошо, отвечал он, положим, Аяк-Ага ничего не пожалеет для своей дочери; но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имел и тебе всем обязан; — нет, милая Магуль-Мегери; я положил зарок на свою душу; обещаюсь семь лет странствовать по свету и нажить себе богатство, либо погибнуть в дальних пустынях; если ты согласна на это, то по истечении срока будешь моею».

 

— Хорз, фæуæд афтæ дæр, — загъта Ашик-Кериб. — Цы зæгъын æй хъæуы, дæ фыд кæй ницы бацауæрддзæн йæ иунæг чызгæн, фæлæ мын, чи зоны, искуы мæ мæгуырдзинад куы дарай мæ цæстмæ, кæнæ мын уайдзæф куы бафæразай, мæ руаджы цæрыс, зæгъгæ. Æз уый мæ сæрмæ æрхæссинаг нæ дæн, мæ хуры хай Магул-Мегери. Уаргъ сæвæрдтон мæхиуыл, дзырд радтон— авд азы дунейыл куыд фæхæтон, хъæздыгдзинад куыд ссарон; на уый нæй, уæд та иу æдзæрæг ран куыд фесæфон, афтæ. Бар дæ ис: кæд разы дæ, уæд мæм бад.

Она согласилась, но прибавила, что если в назначенный день он не вернется, то она сделается женою Куршуд-бека, который давно уж за нее сватается.

 

Чызг бадыныл сразы, фæлæ ма загъта:

— Æвæдза, æмгъуыды бонмæ нæ зыныс, уæд Хуршуд-Бекмæ фæцæудзынæн, уый дæр мыл рагæй дзуры.

Пришел Ашик-Кериб к своей матери; взял на дорогу ее благословение, поцеловал маленькую сестру, повесил через плечо сумку, оперся на посох странничий и вышел из города Тифлиза. —

И вот догоняет его всадник, — он смотрит — это Куршуд-бек.

— «Добрый путь, кричал ему бек, куда бы ты ни шел, странник, я твой товарищ»;

 

Ашик-Кериб æрцыди йæ мадмæ, уый йæ балцмæ пахуымпарыл, зæдтæ æмæ дауджытыл бафæдзæхста; йæ чысыл хойы ахъæбыс кодта, хызын æрæфтыдта, райста лæдзæг æмæ арасти Калакæй.

Уалынмæ йæ мæнæ иу барæг раййафы, кæсы, æмæ Хуршуд-Бек.

— Дæ фæндаг раст! — дзуры йæм бек. — Кæдæмдæриддæр цæуай, бæлццон, æз де ’мбал.

не рад был Ашик своему товарищу — но нечего делать; — долго они шли вместе, — наконец завидели перед собою реку. Ни моста, ни броду;

— «плыви вперед, — сказал Куршуд-бек, — я за тобою последую».

Ашик сбросил верхнее платье и поплыл; — переправившись, глядь назад — о горе! о всемогущий аллах! Куршуд-бек, взяв его одежды, ускакал обратно в Тифлиз, только пыль вилась за ним змеею по гладкому полю.

 

Йе ’мбалæй ницы уыйас барухс йæ зæрдæ, фæлæ ма йын цы фæрæз уыди. Бирæ фæцыдысты иумæ; фæстагмæ бахæццæ сты иу цæугæдонмæ. Доныл нæ хид, нæ дзы донуайæн.

— Баленк дзы кæн, — загъта Хуршуд-Бек,—æз дæр фæцæуын дæ фæдыл.

Ашик йæ дарæстæ феппæрста æмæ фæленк кæны. Иннæ фарс фæци, афтæ фæстæмæ фæкаст æмæ сагъдау аззад: уæ, нæ раттæг хуыцау! Хуршуд-Бек ын йæ дарæстæ фелвæста æмæ фæстæмæ Калакмæ ныххоста, æрмæст ма йæ бæхы рыг калмау зынди лæгъз быдыры.

Прискакав в Тифлиз, несет бек платье Ашик-Кериба к его старой матери:

«Твой сын утонул в глубокой реке, говорит он, вот его одежда»;

в невыразимой тоске упала мать на одежды любимого сына и стала обливать их жаркими слезами; потом взяла их и понесла к нареченной невестке своей, Магуль-Мегери.

 

Калакмæ не ’рхæццæ, афтæ Ашик-Керибы дарæстæ уымæн йе зæронд мадмæ бахаста æмæ загъта:

— Рухсаг уæд, дæ фырты дын арф дон фæласта, мæнæ йæ дарæстæ.

Æрхауди мад йæ уарзон хъæбулы дарæстыл æмæ сыл судзаг цæссыг калын байдыдта; стæй сæ систа, Магул-Мегеримæ сæ бахаста æмæ дзуры:

 «Мой сын утонул, сказала она ей, Куршуд-бек привез его одежды; ты свободна».

— Магуль-Мегери улыбнулась и отвечала:

«Не верь, это всё выдумки Куршуд-бека; прежде истечения семи лет никто не будет моим мужем»;

она взяла со стены свою сааз и спокойно начала петь любимую песню бедного Ашик-Кериба.

 

— Мæ фырт доны бахауди, Хуршуд-Бек ын æрбахаста йæ дарæстæ: амæй фæстæмæ дæ махæй хицæнгонд.

Магул-Мегери йæ мидбыл бахудт æмæ загъта:

— Уыдон сты иууылдæр Хуршуд-Бечы хиндзинæдтæ. Авд азы æз мой скæнинаг нæ дæн.

Райста къулæй сааз æмæ байдыдта кæнын Ашик-Керибы уарзон цагъд.

Между тем странник пришел бос и наг в одну деревню; добрые люди одели его и накормили;

он за это пел им чудные песни; таким образом переходил он из деревни в деревню, из города в город: и слава его разнеслась повсюду. Прибыл он наконец в Халаф;

по обыкновению взошел в кофейный дом, спросил сааз и стал петь.

 

Бæлццон бæгънæг, бæгъæввадæй бафтыди иу хъæумæ. Хорз адæм æй бацарæзтой, бафсæстой; Ашик-Кериб та сын фæкодта йæ диссаджы зарджытæй.

Уыцы хуызæнæй хатти уый хъæуæй-хъæумæ, сахарæй-сахармæ æмæ дардыл айхъуыст йæ кад. Æрæджиау æй хуыцау Галафы сахармæ бахаста.

Бараст та уым дæр кофецымæнмæ, сааз ракуырдта æмæ байдыдта зарын.

В это время жил в Халафе паша, большой охотник до песельников; многих к нему приводили — ни один ему не понравился;

его чауши измучились, бегая по городу: вдруг, проходя мимо кофейного дома, слышат удивительный голос; — они туда

— «иди с нами, к великому паше, закричали они, или ты отвечаешь нам головою».

 

Галафы уыцы рæстæджы царди иу паша, кадæггæнджытæн стыр аргъ чи кодта, ахæм. Уымæ чысыл нæ фæкодтой зарæггæнджыты, фæлæ дзы иу дæр нæ бацыд йæ зæрдæмæ.

Йæ кусджытæ сæ сæрæн нал уыдысты сахарыл зилынæй. Æрæджиау, кофецымæны рæзты куыд фæцæйцыдысты, афтæ айхъуыстой диссаджы хъæлæсы хатт. Смидæг дзы сты æмæ фæхъæр кодтой:

— Цом махимæ стыр пашамæ, намæ æдас нæ баззайдзынæ. Ашик сын дзуапп радта:

— «Я человек вольный, странник из города Тифлиза, говорит Ашик-Кериб; хочу пойду, хочу нет; пою, когда придется, — и ваш паша мне не начальник»;

— однако, несмотря на то, его схватили и привели к паше. —

«Пой», сказал паша, и он запел.

 

— Æз дæн сæрибар адæймаг, Калачы сахарæй: фæнда мæ æмæ ацæудзынæн, нæ мæ бафæнда — æмæ н’ ацæудзынæн. Заргæ та æрмæст уæд фæкæнын, мæ зæрдæ мæм дзурын куы байдайы... Уæ паша мæнмæ ницы бархъомыс дары, ме ’лдар нæу.

Уыдæттæм ын нал æркастысты, фæлæ йæ пашамæ балæууын кодтой.

— Заргæ! — загъта паша, æмæ Ашик ныззарыди.

И в этой песни он славил свою дорогую Магуль-Мегери; и эта песня так понравилась гордому паше, что он оставил у себя бедного Ашик-Кериба.

Посыпалось к нему серебро и золото, заблистали на нем богатые одежды; счастливо и весело стал жить Ашик-Кериб и сделался очень богат;

забыл он свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, только срок истекал, последний год скоро должен был кончиться, а он и не готовился к отъезду.

 

Йæ зарæджы уый сдыдта (от стауын), ацы рухс дунейыл уымæн зынаргъдæр чи уыди, уыцы Магул-Мегерийы. Зарæг пашайы зæрдæмæ афтæ бацыди, æмæ Ашик-Керибы баурæдта йæхимæ.

Æвзист æмæ йыл сызгъæрин кæлын байдыдтой, сæрттывтой йыл зынаргъ дарæстæ. Амондимæ хъæлдзæгæй æрвыста йæ цард Ашик-Кериб пашайы хæдзары; кæрон нал уыди йæ исæн.

Рох дзы фæци Магул-Мегери æви нæ, чи зоны, æрмæст æмгъуыды бон дард нал уыд. Фæстаг аз ивгъуыдта, афтæмæй та цæуыны кой йæ зæрды нæма ’фты.

Прекрасная Магуль-Мегери стала отчаиваться: в это время отправлялся один купец с керваном из Тифлиза с сорока верблюдами и 80-ю невольниками: призывает она купца к себе и дает ему золотое блюдо:

«Возьми ты это блюдо, говорит она, и в какой бы ты город ни приехал, выставь это блюдо в своей лавке и объяви везде, что тот, кто признается моему блюду хозяином и докажет это, получит его и вдобавок вес его золотом».

 

Рæсугъд Магул-Мегери тыхсын байдыдта. Калакæй уыцы рæстæджы араст балцы иу сæудæджер дыууиссæдз теуайыл, цыппарыссæдз цагъаримæ. Магул-Мегери сæудæджермæ æрбасидт æмæ йæм дæтты сызгъæрин тæбæгъ:

— Ацы тæбæгъ ахæсс демæ, æмæ цы бæстæм бафтай, уым-иу æй бахъар, æмæ йын кæд хицау бæлвырдæй разына, уæд тæбæгъ дæр уый, стæй ма йе уæз сызгъæрин дæр.

Отправился купец, везде исполнял поручение Магуль-Мегери, но никто не признался хозяином золотому блюду. — Уж он продал почти все свои товары и приехал с остальными в Халаф: объявил он везде поручение Магуль-Мегери. —

Услыхав это, Ашик-Кериб прибегает в караван-сарай: и видит золотое блюдо в лавке тифлизского купца.

«Это мое», сказал он, схватив его рукою.

«Точно, твое, сказал купец: я узнал тебя, Ашик-Кериб: ступай же скорее в Тифлиз, твоя Магуль-Мегери велела тебе сказать, что срок истекает, и если ты не будешь в назначенный день, то она выдет за другого»;

 

Араст сæудæджер, алы ран дæр æххæст кæны Магул-Мегерийы ныстуан, фæлæ тæбæгъæн хицау нæ зыны. Йæ фос фæуæймæ æввахс æрынцад Галафы. Ныстуан хæс у: фехъусын та кодта ацы ран дæр Магул-Мегерийы фæдзæхст.

Ашик-Кериб хабар куы айхъуыста, уæд караван-сарайы балæууыд, йæ цæст ахаста сызгъæрин тæбæгъыл калакаг сæудæджеры дуканийы æмæ загъта:

— Ацы тæбæгъ мæ тæбæгъ у,— æмæ йæм æрывнæлдта.

Сæудæджер ын дзуапп радта:

— Дæу у бæгуыдæр! Æз дæ базыдтон, Ашик-Кериб. Цæугæ тагъд Калакмæ: æрвиты дæм Магул-Мегери, æмгъуыд æрхæстæг, афоныл куы нæ сæмбæлай, уæд мой скæндзæн.

— в отчаянии Ашик-Кериб схватил себя за голову: оставалось только три дни до рокового часа. Однако он сел на коня, взял с собою суму с золотыми монетами — и поскакал не жалея коня;

наконец измученный бегун упал бездыханный на Арзинган горе, что между Арзиньяном и Арзерумом. Что ему было делать:

от Арзиньяна до Тифлиза два месяца езды, а оставалось только два дни.

 

Сагъдау баззад Ашик-Кериб: фыдæбоны æмгъуыдмæ ма кæд уыд æрмæст æртæ боны. Фæлæ йæхи баппæрста уæддæр бæхы рагъмæ, айста сызгъæрин æхца хордзены дзаг æмæ уайынтæ байдыдта тæргæ бæхæй.

Уалынмæ фæллад дугъон Арзинйанæй Арзерумы æхсæн Арзинган хохыл æрхауди æмæ йæ уд систа. Цы ма кодтаид?

Арзинйанæй Калакмæ ис дыууæ мæйы цыд, æмгъуыдмæ та ма уыди дыууæ боны!

«Аллах всемогущий, воскликнул он, если ты уж мне не поможешь, то мне нечего на земле делать»;

и хочет он броситься с высокого утеса; вдруг видит внизу человека на белом коне; и слышит громкий голос:

«Оглан, что ты хочешь делать?»

— Хочу умереть, отвечал Ашик;

— «Слезай же сюда, если так, я тебя убью». Ашик спустился кое-как с утеса.

«Ступай за мною», сказал грозно всадник:

— Как я могу за тобою следовать, отвечал Ашик, твой конь летит, как ветер, а я отягощен сумою;

— «Правда; повесь же суму свою на седло мое и следуй»:

 

— Хуыцæутты хуыцау! — сдзынæзта Ашик, — кæд ма мын ды нæ баххуыс кæнай, уæд мæнæн нал ис бирæ цæрæнбон.

Æмæ йæ зæрды æрбафтыд йæхи раппарын бæрзонд къæдзæхæй. Уалынмæ фæкаст æмæ уыны: хохы бын иу лæг урс бæхыл бады æмæ хъæрæй дзуры:

— Лæппу, уый цы фæнд аразыс?

— Мæхи амарын,—дзуапп ын радта Ашик.

— Кæд афтæ у, уæд ардæм æрхиз — æз дæ амардзынæн. Æрхызти амалтæй Ашик къæдзæхæй.

— Цу мæ фæдыл, — загъта барæг тызмæгæй.

— Уый та куыд, — дзуапп ын радта Ашик, — дымгæйы тахт куы кæны дæ бæх, мæнæн та ме ’ккой дзаг хордзен?

— Раст у. Æрцауындз æй мæ саргъыл, дæхæдæг уайгæ мæ фæстæ.

— отстал Ашик-Кериб, как ни старался бежать:

«Что ж ты отстаешь», спросил всадник:

— Как же я могу следовать за тобою, твой конь быстрее мысли, а я уж измучен.

— «Правда, садись же сзади на коня моего и говори всю правду, куда тебе нужно ехать».

 

Баззади Ашик-Кериб, кæд йæхиуыл нæ ауæрста, уæддæр.

— Цæмæн зайыс? — фæрсы йæ барæг.

— Де ’мдзу куыд кæнон? Дæ бæх уадæй тагъддæр, æз та фæллад дæн.

— Раст дзурыс. Æрбабад мæ фæсарц æмæ мын зæгъ æцæг, кæдæм дарыс дæ фæндаг.

— Хоть бы в Арзерум поспеть нынче, отвечал Ашик.

— «Закрой же глаза»;

он закрыл:

«Теперь открой»;

 

— Арзерумы уæддæр куы сæмбæлин абон, — загъта Ашик.

— Бацъынд кæн.

Бацъынд кодта.

— Ныр ракæс.

— смотрит Ашик: перед ним белеют стены, и блещут минареты Арзрума.

— Виноват, Ага, сказал Ашик, я ошибся, я хотел сказать, что мне надо в Карс;

— «То-то же, отвечал всадник, я предупредил тебя, чтоб ты говорил мне сущую правду; закрой же опять глаза, — теперь открой»;

 

Кæсы Ашик æмæ уыны: йæ размæ урс-урсид дарынц Арзерумы къултæ æмæ æрттивынц йæ хæрзконд азанхъæргæнæнтæ.

— Бахатыр кæн, ага, — загъта Ашик, — фæрæдыдтæн, мæн зæгъын хъуыди Хъарсы онг.

— Кæсут æм! — сдзырдта барæг, — зæгъгæ дын куы кодтон, де ’цæг мын куыд базонын кæнай, афтæ. Бацъынд кæн. Ракæс.

— Ашик себе не верит: то, что это Карс: он упал на колени и сказал:

— Виноват, Ага, трижды виноват твой слуга Ашик-Кериб: но ты сам знаешь, что если человек решился лгать с утра, то должен лгать до конца дня: мне по настоящему надо в Тифлиз». —

«Экой ты, неверный, сказал сердито всадник — но, нечего делать: прощаю тебе:

— закрой же глаза. Теперь открой», прибавил он по прошествии минуты. 

 

Ашик нал æууæнды йæхиуыл: Хъарс фестад йæ разы. Уæд йæ зонгуытыл æрхауд æмæ дзуры:

— Зылын дæн, ага, дæ разы, æртæ хатты фæзылын дæуæй дæ цагъар Ашик-Кериб; фæлæ æнæзонгæ нæ дæ, — адæймаг, æвæдза, райсомæй райдыдта фæливын, уæд æй изæрмæ хæссы. Æнæмæнгæй æз цæуын Калакмæ.

— Гъе уый дын гъе! Ахæм æнæдзырд ма уыдзæн! — мæстыйæ загъта барæг, — фæлæ ма цы гæнæн ис, барст дын уæд.

— Бацъынд кæн. Ныр ракæс, — загъта цæст фæныкъуылды фæстæ барæг.

Ашик вскрикнул от радости: они были у ворот Тифлиза.

Принеся искреннюю свою благодарность и взяв свою суму с седла, Ашик-Кериб сказал всаднику:

— Ага, конечно, благодеяние твое велико, но сделай еще больше; если я теперь буду рассказывать, что в один день поспел из Арзиньяна в Тифлиз, мне никто не поверит; дай мне какое-нибудь доказательство.

 

Ашик фыр цинæй схъæр кодта: уыдон фестадысты Калачы дуæрттæм.

Зæрдиаг арфæ ракодта уый барæгæн, райста йæ хордзен æмæ йын загъта:

— Ага, мæныл ис дæуæй стыр хорздзинад, фæлæ ма дæм стырдæр хорздзинадмæ æнхъæлмæ кæсын ноджыдæр. Арзинйанæй Калакмæ иу бон æрбахæццæ дæн, уый куы дзурон, уæд кæй бауырндзæн? Исты нысайнаг мын ратт.

— «Наклонись, сказал тот, улыбнувшись, и возьми из-под копыта коня комок земли и положи себе за пазуху: и тогда если не станут верить истине слов твоих, то вели к себе привести слепую, которая семь лет уж в этом положении, — помажь ей глаза — и она увидит».

Ашик взял кусок земли из-под копыта белого коня, но только он поднял голову, всадник и конь исчезли; тогда он убедился в душе, что его покровитель был не кто иной, как Хадерилиаз (св. Георгий).

 

— Дæхи æргуыбыр кæн, — загъта йын барæг, мидбылты худгæйæ. — Сис бæхы сæфтæджы бынæй сыджыты къуыбар, бавæр æй дæ роны, æмæ дын, æвæдза, не ’ууæндынц дæ дзырдты æцæгдзинадыл, уæд æрбахонын кæн, авд азы куырмæй чи цæуы, ахæм сылгоймаджы, байсæрд ын йæ цæстытæ сыджыты змæстæй æмæ ракæсдзæн.

Ашик урс бæхы сæфтæджы бынæй систа сыджыты къуыбар; фæлæ йæхи куыд сраст кодта, афтæ барæг фæаууон. Йæ зæрдæ фæсæххæтт кодта: йе ’ххуысгæнæг сызгъæрин Уастырджи кæй уыд, уый йæ зæрдæмæ æцæгæн райста.

Только поздно вечером Ашик-Кериб отыскал дом свой: стучит он в двери дрожащею рукою, говоря:

«Ана, ана (мать), отвори: я божий гость: и холоден, и голоден; прошу, ради странствующего твоего сына, впусти меня».

Слабый голос старухи отвечал ему:

«Для ночлега путников есть дома богатых и сильных: есть теперь в городе свадьбы — ступай туда; там можешь провести ночь в удовольствии».

— «Ана, отвечал он, я здесь никого знакомых не имею и потому повторяю мою просьбу: ради странствующего твоего сына впусти меня».

 

Æрмæст æрæджиау, хæрз изæрæй ссардта Ашик-Кериб йæ хæдзар. Ризгæ къухæй уый хоста сæ хæдзары дуар æмæ дзырдта:

— Нана, уæ нана, дуар мын бакæн! Уазæг — æххормаг уазæг, уазал уазæг; бахатыр кæн, дæ бæлццон фырты тыххæй мын фысым фæу.

Зæронд усы æдых хъæлæс ын дзуапп радта:

— Фысыммæ цæуынц тыхджынты ’мæ фæрныджыты хæдзæрттæм; азæр сахары ис чындзæхсæвтæ, уырдæм дæхи балас æмæ хъæлдзæгæй арвитай де ’хсæв.

— Нана, мæнæн а бæсты зонгæ нæй, æмæ дæ курын, дæ бæлццон фырты хатыр бакæн — уазæг мæ скæн.

Тогда сестра его говорит матери:

«мать, я встану и отворю ему двери». —

«Негодная, отвечала старуха; ты рада принимать молодых людей и угощать их, потому что вот уже семь лет, как я от слез потеряла зрение».

— Но дочь, не внимая ее упрекам, встала, отперла двери и впустила Ашик-Кериба: сказав обычное приветствие, он сел и с тайным волнением стал осматриваться: и видит он на стене висит в пыльном чехле его сладкозвучный сааз. И стал он спрашивать у матери:

«что висит у тебя на стене?»

— «Любопытный ты гость, отвечала она, будет и того, что тебе дадут кусок хлеба и завтра отпустят тебя с богом».

 

Уæд йæ хо дзуры йæ мадмæ:

— Нана, æз сыстдзынæн æмæ йын дуар бакæндзынæн.

— Налат! — сдзырдта йæ мад, — дæ фæндиаг лæппутæ æдзух куы бадиккой нæ хæдзары, минасы уæлхъус: авд азы цæуы, кæдæй ардæм дын мæ цæстæй нал кæсын!..

Фæлæ чызг мады уайдзæфтæм нал фæкаст, фестад æмæ дуар байгом кодта Ашик-Керибæн. Уый сын салам радта, æрбадт, æмæ йæ зæрдæ куыд суынгæг, уымæ гæсгæ алырдæм хъахъхъæны æмæ уыны къулыл ауыгъд йæ адджын хъæргæнаг сааз: рыг æрбадт йæ агъудыл. Æмæ фæрсы йæ мады:

— Уый та дæ къулыл цы ауыгъд и?

— Хынцфарст уазæг дæ, — дзуапп ын радта ус. — Æгъгъæд дын уæд, кæрдзыны къæбæр нæм куы ссарай æмæ дæ сæрæгасæй райсом куы афæндараст кæнæм.

Уазæг æм дзуры фæстæмæ:

— «Я уж сказал тебе, возразил он, что ты моя родная мать, а это сестра моя, и потому прошу объяснить мне, что это висит на стене?»

— «Это сааз, сааз», отвечала старуха сердито, не веря ему.

— «А что значит сааз?»

— «Сааз то значит: что на ней играют и поют песни».

— И просит Ашик-Кериб, чтоб она позволила сестре снять сааз и показать ему.

— «Нельзя, отвечала старуха: это сааз моего несчастного сына, вот уже семь лет он висит на стене, и ничья живая рука до него не дотрогивалась».

 

— Æз дын куы загътон, ды мæ ныййарæг мад дæ, мæ ныййарæг, мæнæ уый та ме ’фсымæр-хо у, ме фсымæр’ уымæ гæсгæ мын бамбарын кæн, уый цавæр у дæ къулыл?

— Уый сааз, сааз, — загъта зæронд ус, нæ йыл æууæнды, афтæмæй.

— Æмæ сааз та цавæр у, дæ хорзæхæй?

— Сааз та у ахæм дзаума, æмæ дзы цæгъдынц æмæ дзы зарджытæ кæнынц.

Уæд дзы Ашик-Кериб куры бар, йæ хо сааз куыд райса къулæй æмæ йæ куыд равдиса уымæ.

— Ницæй тыххæй, — зæгъы зæронд ус, — уый у ме ’намонд фырты сааз. Авд азы аивгъуыдта, кæдæй ардæм уый къулæй нæма фезмæлыди, æмæ йыл йæ къух дæр ничима асæрфта.

— Но сестра его встала, сняла со стены сааз и отдала ему:

тогда он поднял глаза к небу и сотворил такую молитву:

«О всемогущий аллах! если я должен достигнуть до желаемой цели, то моя семиструнная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я в последний раз играл на ней».

— И он ударил по медным струнам, и струны согласно заговорили; и он начал петь:

«Я бедный Кериб (нищий) — и слова мои бедны; но великий Хадерилияз помог мне спуститься с крутого утеса, хотя я беден и бедны слова мои. Узнай меня, мать, своего странника».

 

Фæлæ чызг сыстади, райста къулæй сааз æмæ йæ балæвæрдта уазæгмæ.

Уæд уазæг йе ’ргом радта арвмæ æмæ кувы:

— Ме сфæлдисæг хуыцау! Кæд æмæ кæмæ бæллын, уыимæ нын нæ ныв иу скодтай, уæд мæ авдтæнон сааз разындзæн афтæ хæрзарæзт, фæстаг хатт дзы куыд цагътон.

Æмæ æрхуы тæнтыл йæ уырзтæ æруагъта, тæнтæ сдзырдтой хорзæнгом, иу мады фырттау, æмæ байдыдта зарын.

— Æз дæн мæгуыр Кериб (ома бæлццон), мæ ныхас дæр мæгуыр, фæлæ мын сызгъæрин Уастырджи баххуыс кодта, æмæ æз айнæг къæдзæхæй фæзмæ мæхи æруагътон. Фæлæ кæд æмæ мæгуыр дæн, ме ’взаг дæр къуымых у, мæ зонд дæр цыбыр, уæддæр дæ бауырнæд, ба, мæ мад, æз дæ иунæг фырт, дæ бæлццон хъæбул кæй дæн, уый!..

После этого мать его зарыдала и спрашивает его:

— «Как тебя зовут?»

— «Рашид» (храбрый), отвечал он.

— «Раз говори, другой раз слушай, Рашид, сказала она: своими речами ты изрезал сердце мое в куски. Нынешнюю ночь я во сне видела, что на голове моей волосы побелели, — а вот уж семь лет я ослепла от слез; скажи мне ты, который имеешь его голос, когда мой сын придет?»

 

Уæд мад ныккуыдта æмæ йæ фæрсы:

— Дæ ном та цы хуыйны, уазæг?

— Рашид (ома хæларзæрдæ), — загъта уазæг.

— Уæдæ иу у, æмæ дæ ныхас дæр ма уадз, стæй мæм дæ хъус дæр дар, Рашид, — загъта йæ мад. — Дæ дзырдтæй мын мæ зæрдæ лыстæг кæрдæнтæ скодтай. Дысон цыма фыны мæ сæры хил урс-урсид адардта. Авд азы цæуы, кæуынæй арвы рухс куы нæ уал уынын мæ дыууæ цæстæй. Зæгъ мын, дæ хорзæхæй, йæ хъæлæсы хатт мæ иунæджы хъæлæсы хаттимæ ивддзаг кæмæн фæуыдзæн, кæд æрбацæудзæн мæ фырт?

И дважды со слезами она повторила ему просьбу. — Напрасно он называл себя ее сыном, но она не верила, и спустя несколько времени просит он:

«позвольте, матушка, взять сааз и идти, я слышал, здесь близко есть свадьба: сестра меня проводит; я буду петь и играть, и всё, что получу, принесу сюда и разделю с вами».

— «Не позволю, отвечала старуха; с тех пор, как нет моего сына, его сааз не выходил из дому».

 

Дыууæ хатты йæ кæугæйæ бафарста зæронд ус. Бæргæ йын дзырдта, йæ фырт кæй у, фæлæ йæ кæм уырны. Уæд дзы чысыл фæстæдæр куры:

— Куыд фехъуыстон, уымæ гæсгæ, ардæм æввахс ис чындзæхсæв; бар мын ратт, æд фæндыр уырдæм куыд бацæуон, мæ хо та мын хицон куыд фæуа. Æз дзы фæзардзынæн, фæхъаздзынæн æмæ кæй бакусон, уый та нын дыууæ ’мбисы.

— Нæ ратдзынæн, — дзуапп радта зæронд ус. — Мæ фырт кæдæй нал ис, уæдæй фæстæмæ йæ сааз нæ хæдзары къæсæрæй дæр нæма ахызт.

Но он стал клясться, что не повредит ни одной струны,

«а если хоть одна струна порвется, продолжал Ашик, то отвечаю моим имуществом».

Старуха ощупала его сумы и, узнав, что они наполнены монетами, отпустила его; проводив его до богатого дома, где шумел свадебный пир, сестра осталась у дверей слушать, что будет.

 

Ашик ард хордта, сомы кодта, иунæг тæн дæр дзы кæй нæ фæзиан кæндзæн.

— Кæд æмæ йыл исты зиан æрцæуа, уæд мæ ис — мæ бон сымах.

Зæронд ус ын йæ хордзен æрысгæрста, æмæ хордзен сызгъæринæй йæ былтæм куы разынди, уæд ын сааз радта. Чындзхонты хъæр æрвнæрæгау цы хæдзарæй хъуысти, уырдæм æй йæ хо бакодта; бацыд уазæг мидæмæ, хо йæхи æрурæдта дуармæ æмæ хъахъхъæны йæ уазæджы митæм.

В этом доме жила Магуль-Мегери, и в эту ночь она должна была сделаться женою Куршуд-бека. Куршуд-бек пировал с родными и друзьями, а Магуль-Мегери, сидя за богатою чапрой (занавес) с своими подругами, держала в одной руке чашу с ядом, а в другой острый кинжал: она поклялась умереть прежде, чем опустит голову на ложе Куршуд-бека. И слышит она из-за чапры, что пришел незнакомец, который говорил:

 

Уыцы хæдзары царди Магул-Мегери, уый цыди Хуршуд-Бекмæ чындзы. Хуршуд-Бек æд хæстæг, æд æввахс хъæлдзæгæй минас кодтой чындзæхсæвы; Магул-Мегери та бадти чадрайы фæстæ йе ’мгæрттимæ, йæ иу къухы марджы къус, иннæйы та цыргъ хъама; уый ард бафæрæзта, Хуршуд-Бечы хуыссæнуатмæ йæхи удæгасæй кæй нæ æруадздзæн, уый тыххæй. Уалынмæ йæм чадрайы фæстæмæ æрбайхъуыст æнахуыр уазæджы дзурын:

«Селям алейкюм: вы здесь веселитесь и пируете, так позвольте мне, бедному страннику, сесть с вами, и за то я спою вам песню».

— «Почему же нет, сказал Куршуд-бек. Сюда должны быть впускаемы песельники и плясуны, потому что здесь свадьба: — спой же что-нибудь, Ашик (певец), и я отпущу тебя с полной горстью золота».

 

— Салам алекум! Хорз адæм, сымах минас кæнут ацы ран, мæнæ уын æз та мæгуыр уазæг, хынцинаг уазæг, сбадын мæ кæнут уе ’мвынг, æз та уæ хъæлдзæг бакæндзынæн иу чысыл мæ фæндырæй.

— Уазæг — хуыцауы уазæг, — загъта Хуршуд-Бек. — Дæ хорзæхæй, æрбад, хъуамæ ардæм дуар гом уа кафджытæ ’мæ зарджытæн, чындзæхсæв дзы куы ис. Азар, азар, ашик (фæндырдзæгъдæг) æмæ дæ æз дзагармæй арвитон.

Тогда Куршуд-бек спросил его:

— а как тебя зовут, путник?

— «Шинди-гёрурсез (скоро узнаете)».

— Что это за имя, воскликнул тот со смехом. Я в первый раз такое слышу!

— «Когда мать моя была мною беременна и мучилась родами, то многие соседи приходили к дверям спрашивать, сына или дочь бог ей дал: им отвечали — шинди-гёрурсез (скоро узнаете). И вот поэтому, когда я родился, мне дали это имя».

После этого он взял сааз и начал петь.

«В городе Халафе я пил мисирское вино, но бог мне дал крылья, и я прилетел сюда в три дни».

 

Стæй йæ фæрсы Хуршуд-Бек:

— Дæ ном та цы хуыйны, уазæг?

— Шинди-Герусез (ома тагъд æй базондзыстут).

— Уый та цавæр ном у? — хъæрæй бахудт Хуршуд-Бек. — Уый бæрц фæцардтæн, фæлæ ахæм ном нæма фехъуыстон.

— Гуыбыны ма куы уыдтæн, мæ мад аргæ-арын куы тыхст, уæд-иу бирæтæ нæ сыхæгтæй нæ дуармæ æрбалæууыдысты фæрсынмæ. «Чызг æви лæппу радта хуыцау?» Æмæ сын-иу дзуапп радтой: «Шинди Герусез», — ома тагъд æй базондзыстут. Уымæ гæсгæ мæныл сæвæрдтой мæ райгуырæны сахат ахæм ном.

Стæй сааз райста æмæ зарынтæ байдыдта:

— Галаф сахары нуæзтон мысираг сæн, фæлæ мын хуыцау базыртæ радта æмæ æртæ бонмæ æрхæццæ дæн ардæм.

Брат Куршуд-бека, человек малоумный, выхватил кинжал, воскликнув:

— Ты лжешь; как можно из Халафа приехать сюда в три дни?

— «За что ж ты меня хочешь убить, сказал Ашик: певцы обыкновенно со всех четырех сторон собираются в одно место; и я с вас ничего не беру, верьте мне или не верьте».

— Пускай продолжает, — сказал жених, и Ашик-Кериб запел снова:

 

Хуршуд-Бечы зондхъуаг æфсымæр хъама фелвæста æмæ фæхъæр кодта:

— Мæнг дзурыс! Уый та куыд æмæ Галафæй ардæм æртæ бонмæ æруайай?!

— Маргæ мæ цæуыл кæныс, — загъта Ашик-Кериб. — Арвы цыппар фарсæй бæрæг ранмæ сæмбырд вæййынц кадæггæнджытæ; ницы уæ агурын — бар уæ ис: кæд уæ фæнды, бауырнæд уæ, кæд уæ нæ фæнды — ма уæ бауырнæд.

— Ма ма йæ хъыгдар, уадз æмæ зара, — загъта сиахс, æмæ та Ашик-Кериб ныззарыди.

—«Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе Арзруме; пред захождением солнца творил намаз в городе Карсе, а вечерний намаз в Тифлизе. Аллах дал мне крылья, и я прилетел сюда; дай бог, чтоб я стал жертвою белого коня, он скакал быстро, как плясун по канату, с горы в ушелья, из ущелья на гору: Маулям (создатель) дал Ашику крылья, и он прилетел на свадьбу Магуль-Мегери».

 

— Мæ райсомы намаз скодтон Арзинйаны лæнкауы, сихоры намаз — Арзерумы, мæ йечынды уыдис Хъарсы, ме ’зæры намаз та — Калачы. Хуыцауы бафæндæд,мæ уд нывонд куыд феста урс бæхæн; уый уади бæндæныл кафæджы хуызæн: хохæй — коммæ, комæй — хохмæ. Нæ кæнæг хуыцау базыртæ радта Ашикæн æмæ æртахти уый Магул-Мегерийы чындзæхсæвмæ.

Тогда Магуль-Мегери, узнав его голос, бросила яд в одну сторону, а кинжал в другую:

— так-то ты сдержала свою клятву, сказали ее подруги; стало быть, сегодня ночью ты будешь женою Куршуд-бека.

— «Вы не узнали, а я узнала милый мне голос», отвечала Магуль-Мегери; и, взяв ножницы, она прорезала чапру.

Когда же посмотрела и точно узнала своего Ашик-Кериба, то вскрикнула; бросилась к нему на шею, и оба упали без чувств.

Брат Куршуд-бека бросился на них с кинжалом, намереваясь заколоть обоих, но Куршуд-бек остановил его, примолвив:

«Успокойся и знай: что написано у человека на лбу при его рождении, того он не минует».

 

Магул-Мегери уымæн бæлвырдæй куы раиртæса йæ хъæлæс, уæд марг иуырдæм фехста, хъама та аннæрдæм.

— Дæ ард цæй хорз сæххæст кодтай, — загъта йын йе ’мгар. — Ахсæв Хуршуд-Бечы хай кæй бадæ, уый гуырысхойаг нал у.

— Сымах ницы бамбæрстат, фæлæ æз базыдтон мæ уарзоны йæ зардæй, — дзуапп радта Магул-Мегери; хæсгард райста æмæ дзы чадра дыууæ ахауын кодта.

Куы ракаст, бæлвырдæй куы базыдта, Ашик-Кериб кæй у уый, уæд фæхъæр ласта, йæ хъуырыл æртыхсти æмæ дыууæ дæр фæуадзгуытæ сты.

Хуршуд-Бечы æфсымæр сæ уæлхъус хъамалвæстæй фестад æмæ сæм куыд æрхъавыди, афтæ йыл Хуршуд-Бек фæхæцыд æмæ загъта:

— Фæсабыр у æмæ уый бамбар, адæймагæн йæ райгуырæны сахат йæ ныхыл фыст цы ’рцæуа, уымæн ын нæй æнæ бавзарæн.

Придя в чувства, Магуль-Мегери покраснела от стыда, закрыла лицо рукою и спряталась за чапру.

 

Куы æрчъицыдта Магул-Мегери, уæд æфсæрмæй сырх-хъулон афæлдæхти, йæ къухтæй амбæрзта йæ цæсгом æмæ чадрайы фæстæ амбæхсти.

«Теперь точно видно, что ты Ашик-Кериб, сказал жених; но поведай, как же ты мог в такое короткое время проехать такое великое пространство?»

— В доказательство истины, отвечал Ашик, сабля моя перерубит камень, если же я лгу, то да будет шея моя тоньше волоска; но лучше всего приведите мне слепую, которая бы семь лет уж не видала свету божьего, и я возвращу ей зрение».

 

— Ныр Ашик-Кериб кæй дæ, уый бæлвырд у, — загъта сиахс, — фæлæ ма нын радзур, дæ хорзæхæй, уый бæрц дард фæндагыл афтæ тагъд куыд æруадтæ?

— Раст кæй сты мæ дзырдтæ, уымæ гæсгæ мæ кард дур дыууæ дихы фæкæндзæн; кæд æмæ мæ ныхæстæ мæнг сты, уæд мæ къубал тæбыны халæй нарæгдæр фестæд. Фæлæ се ’ппæтæй хуыздæр — баздæхут æмæ мæм æрбахонут, авд азы йæ къахфæндаг чи нал уыны, ахæм сылгоймаджы æмæ йæ æз ракæсын кæндзынæн.

Сестра Ашик-Кериба, стоявшая у двери и услышав такую речь, побежала к матери.

«Матушка! закричала она, это точно брат, и точно твой сын Ашик-Кериб», и, взяв ее под-руку, привела старуху на пир свадебный.

Тогда Ашик взял комок земли из-за пазухи, развел его водою и намазал матери глаза, примолвив:

 

Ашик-Керибы хо лæууыди фæсдуар æмæ уыцы ныхас куы айхъуыста, уæд азгъордта йæ мадмæ.

— Нана! — зæгьгæ, йæ дзыхы дзаг фæхъæр кодта. — Уый бæлвырдæй дæр ме ’фсымæр æмæ дæ хъæбул у, Ашик-Кериб!— йæ къухыл ын фæхæцыди æмæ йæ чындзæхсæвы балæууын кодта.

Уæд Ашик райста йæ ронæй сыджыты къуыбар, донимæ йæ азмæста, куырм усы цæстытæ дзы айсæрста æмæ ма загъта:

«знайте все люди, как могущ и велик Хадрилиаз», — и мать его прозрела.

 

— Бауырнæд уæ алкæй дæр, мæнæ хорз адæм, цæй бæрц барджын æмæ стыр у сызгъæрин Уастырджи! — æмæ йæ мад уынын байдыдта арвы рухс.

После того никто не смел сомневаться в истине слов его, и Куршуд-бек уступил ему безмолвно прекрасную Магуль-Мегери. Тогда в радости Ашик-Кериб сказал ему:

 

Уый фæстæ ма кæй нæ бауырныдтаид йæ дзырдты æцæгдзинад: Хуршуд-Бек та йын радта йæ рæсугъд Магул-Мегерийы. Уæд æм Ашик-Кериб дзуры хъæлдзæгæй:

«Послушай, Куршуд-бек, я тебя утешу: сестра моя не хуже твоей прежней невесты, я богат: у ней будет не менее серебра и золота; итак возьми ее за себя — и будьте так же счастливы, как я с моей дорогою Магуль-Мегери».

 

— Æрбайхъус мæм, Хуршуд-Бек, — æз дын дæ зæрдæ срухс кæнон. Мæ хо, фидыд цы чызгимæ уыдтæ, уыцы чызгæй мæгуыраудæр нæу, æз дæр, хуыцауæй бузныг, мæгуыр нал дæн; мæ хомæ æвзист æмæ сызгъæрин къаддæр нæ разындзæн; бафидаут æмæ хайыр ут кæрæдзийæн, æз æмæ Магул-Мегерийы хуызæн.

 

«Ашик-Кериб» предположительно датируется 1837 годом — годом первой ссылки Лермонтова на Кавказ. Во время этой ссылки Лермонтов очень интересовался местным фольклором. В письме к Раевскому он сообщает, что «начал учиться по-татарски». Весьма вероятно, что эту сказку он слышал от местных татар. Близкий вариант этой сказки записан в селении Тирджан, Шемахинского уезда, Бакинской губернии (Лермонтов был в 1837 г. в Шемахе). — См. «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. XIII, Тифлис 1892 (ср. «Журнал Министерства нар. просвещения» 1893, № 1, стр. 232—235). Известна эта сказка и в турецкой литературе (И. М. Болдаков, «Сочинения М. Ю. Лермонтова», т. I, стр. 448) и в кабардинском фольклоре.
 

  * Сæргæндты сыфмæ *