Говорите по-осетински: сайт для интересующихся осетинским языком

Осетинский форум | Осетинская Википедия | Осетинские словари


Поиск по словарю:

Минимальная модификация русской раскладки клавиатуры делает еæ удобнейшим средством для набора осетинских текстов. Файл раскладки снабжæн подробной инструкцией по установке и использованию. Работает в Windows Vista и Windows 7/10!
Райс дæхицæн ирон клавиатурæ!

Источник:
Багаты Никъала æмæ нырыккон ирон
æвзагзонынады фарстатæ: теори æмæ методикæ. 2007 аз

Каражаев Ю. Д.,
доктор филологических наук, профессор СОГУ

Винительный падеж и осетинское языкознание:
затянувшаяся тупиковая ситуация

Как известно, винительный падеж, а позднее и внутренне-местный (инессив) были изъяты из грамматики осетинского языка радикально настроенными морфологистами.

При этом единственный аргумент, выставляемый против винительного падежа, —это отсутствие форм, отличающих его от форм именительного и родительного падежей. Престранный, однако, довод! Оказывается, если Сидоров один раз появился в смокинге, очень похожим на смокинг Иванова, а другой раз — точь-в-точь как у Петрова, то он вовсе и не Сидоров. И вообще, есть только Иванов и Петров, а Сидорова нет. Бедный Сидоров! Знал бы он про такую штучку, так он бы, прежде чем родиться, приобрел себе оригинальный смокинг.

Исходя, однако, из такой логики, оказывается, и слова — омонимы, —вовсе и не слова! Да и именительный падеж — вовсе не падеж, — формы— то у него нет! А выражение лингвистов о «нулевой форме» не более чем выдумка. Вот и русистам пора кончать с винительным падежом. А то, понимаете ли, придумали, что «мать любит дочь» потому, что «мать» в именительном падеже, а «дочь» — в винительном падеже: мол, ничего странного, что нет форм — проблема «кто кого любит?», в конечном счете, все же зависит от позиций этих словоформ.

Да и то сказать, «странный» (!) падеж этот винительный — ему бы здесь похожим быть на родительный, — ведь речь-то идет об одушевленном существительном, — а он возьми, да и «притворись» именительным! И что уж —вовсе странно — несмотря на все «проделки» винительного падежа, никто его не гонит из книг!

Возможно, некоторым читателям тон данной статьи покажется излишне экспрессивным для научного стиля. Ответим, что мы специально выбрали такой тон и такие аналогии, поскольку научный стиль своей изысканностью не способен передать ту тупиковую ситуацию, в какую заключили и себя, и других противники винительного падежа.

В самом деле, как быть тому же учителю или ученику, которому надо состыковать морфологию и синтаксис. Да так, чтобы положения одного грамматического раздела не противоречили утверждениям другого грамматического раздела. Вот, к примеру, надо произвести морфологический и синтаксический разбор (анализ) предложения Цуанон амардта арс — «Охотник убил медведя». Спрашиваем ученика: «Где здесь подлежащее?» Ученик отвечает: «Цуанон» — «Охотник». А почему ты так думаешь? —Потому что цуанон в именительном падеже, а существительное в именительном падеже всегда бывает в роли подлежащего. — Верно, но вот арс — «медведя» в роли какого члена предложения выступает? — Прямого дополнения. — А в каком падеже, находится слово арс? — В именительном. — Но ведь ты говоришь, что существительное в именительном падеже всегда выступает в роли подлежащего? Может, арс тоже подлежащее, если оно находится в именительном падеже? —Нет, арс — прямое дополнение. — А откуда это видно, по какому признаку ты определил?

Вот именно, красноречивое молчание вопит о тупике: либо надо отменить положение синтаксиса о том, что подлежащее обязательно выражается именительным падежом, поскольку этим падежом обозначается и прямое дополнение, либо же признать ложным утверждение, что в осетинской морфологии отсутствует винительный падеж...

А вот другой пример абсурдности сложившейся ситуации.

В приведенном предложении речь идет о неопределенном медведе, и потому, мол, словоарс находится в именительном падеже, если же речь идет об определенном медведе, то арс находится в родительном падеже.

Но так ли это? Возьмем предложение Цуанон амардта арсы — «Охотник убил медведя» (того медведя, о котором говорилось раньше данного предложения). Если арсы здесь (как утверждается) есть родительный падеж, то понятно, что оно должно отвечать на вопросы родительного падежа: кæй? «кого?» или цæй? «чего?» При этом вопрос кæй? «кого?» сразу исключается, поскольку его можно задать только к существительным, обозначающим класс людей. Остается вопрос цæй? «чего?», но вряд ли хоть один осетин рискнет задать его — это бы прозвучало как сигнал о расстройстве его умственных способностей, прозвучал бы этот вопрос также нелепо, как это бы было в русском языке с вопросом чего? по отношению к словоформе медведя из предложения «Охотник убил (*чего?) медведя».

Итак, якобы родительный падеж, а вопросы не его! Какой же тогда вопрос можно задать к словоформе «арсы»? Тут один из противников винительного падежа находит выход: Цы? «Что?» Когда же его внимание обращается на то обстоятельство, что вопрос цы? «что?» относится к именительному падежу, а он применяет его к падежу, им же именуемым родительным, то следует красноречивое молчание. И тут вопрос: ну а учителям и ученикам каково? И как им быть-то?

Можно приводить еще массу аналогичных примеров, но, думается, что уже и приведенных здесь достаточно для того, чтобы, наконец, жестко поставить вопрос о возвращении винительного падежа в морфологические (и шире — грамматические) описания и учебники осетинского языка. Ведь падеж — это не только и не столько форма, сколько:

«Грамматическая категория имени, выражающая отношение обозначаемого им предмета к другим предметам, признакам или процессам (действиям, состояниям) действительности и, следовательно, устанавливающая отношение данного имени в данной категориальной форме падежа к другим членам предложения» [1].

Исходя из этого, понятно, что главное в грамматической категории — это все же не форма. Иначе бы одна и та же форма не выражала иногда совершенно разные содержания, или, уже тем более, одно и то же содержание не могло бы реализовывать себя сразу в нескольких формах. О данной истине мы упомянули неспроста. Дело в том, что суть винительного падежа в том-то и заключается, что она может выражаться формами, очень похожими на формы двух (подчеркнем: двух) падежей — именительного и родительного. Мы повторим здесь словосочетание «очень похожими формами». Именно похожими, но (и строго подчеркнем это) не теми же самыми формами именительного и родительного падежей, ибо ясно, что форма и содержание — это одно целое. Поскольку же это так, то понятно, что употребление терминов «именительный падеж» и «родительный падеж» вместо термина «винительный падеж» приводит не только к обезличиванию объектных отношений, но и к той великой путанице, при которой, как это мы видели выше, стирается грань между субъектными, объектными, субъектно-объектными, да еще и атрибутивно-субстантивными отношениями. Проще говоря, пора понять, что винительный падеж — это архисамостоятельный падеж, и это хотя бы уже потому, что формально он маневрирует между именительным (канонически — субъективным) и родительным (канонически — атрибутивно-субстантивным) падежами.

Но если винительный падеж — самостоятельный падеж, то понятно, что его срочно надо вернуть в репертуар осетинских падежей. Однако при этом, учитывая (и подчеркивая) его формальное сходство с именительным и родительным падежами, следует его именовать двойным названием: «именительный-винительный падеж» — в одном случае, и «родительный-винительный падеж» — в другом. Здесь же ясно, что предкомпоненты «именительный» и «родительный» будут подчеркивать не только формальные, но и содержательные различия в спектре винительного падежа. И тут же попутно заметим, что предлагаемое двойное название винительного падежа далеко не наше изобретение, а что такие термины в лингвистике давно уже существуют (ср. русские лингвистические термины «именительный-винительный падеж», «родительный-винительный падеж», английский термин genitive accusative.[2]

И теперь, в заключение, отметим тот вопиющий факт, что из грамматических описаний (книг) осетинского языка удалены реально существующие падежи — винительный и локатив (инессив), а вот несуществующий в языке уподобительный падеж так и остается в учебниках. Но ведь понятно, что в так называемой форме уподобительного падежа существительные перестают обозначать предметы и, следовательно, выпадают из разряда существительных. С прибавлением формы -ау происходит конверсия существительных в семантические классы слов, выполняющих функции либо прилагательных (обозначая при этом признак предмета), либо наречий (также называя признак, но уже действия).

Так в лæгау лæг «настоящий мужчина» (букв. «Мужчина как мужчина») и в архайы лæгау «Действует (поступает) как (словно, подобно) мужчина» форма -ау адекватна ответу на вопрос куыд? «как?» и выражает признак предмета (в первом примере) или действия (второй пример). Следовательно, форма -ау не словоизменительная (в данном случае — не падежная), а словообразовательная (деривационная), точнее же, лексико-грамматическая. Иначе, -ау — не грамматическая форма падежа, призванная вместе с другими членами парадигмы падежей выражать те или иные изменения слова внутри одной и той же части речи; -ау — это словообразовательно-словоизменительный суффикс, вызванный языковой необходимостью показывать изменение слова одной части речи в слово другой части речи.

Следовательно, такого падежа, как хуызæнон «уподобительный» в осетинском языке нет. Но если это так, то надо изъять его из книг.

Примечания:

[1] Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966. С.305.

[2] Там же. С. 306, 307.


Главная страница ::: Форум ::: Учебный центр ::: Словари ::: Ссылки ::: В. Иванов et al., 2001–22.